Первое слово

Хорошо ли, плохо ли жил, но вот состарился.

Прожита жизнь — спорил я, боролся, судился, имея одни хлопоты, и в них обессилел, устал и убедился в бесцельности всего сделанного.

И вот оказалось, что все, что было, — было только унижением человека.

Как же прожить мне остаток своей жизни? Не найду ответа.

Править ли мне народом? Нет, управлять им нель­зя. Если этого не хочет даже тот, кто призывает на свою голову любую беду, не хочет этого даже молодежь с неостывшим сердцем, то я, старик, тем более не хочу. Нет, я не знаю, как им править. Так упаси меня бог от дела, которое мне не по силам.

Умножать ли мне стада? Нет, я не хочу заниматься этим. Пусть дети разводят скот, сколько им вздумает­ся. На старости лет я убедился, что не стоит тратить остаток дней на умножение скота для добычи воров и попрошаек.

Умножать ли мне знания? У кого учиться, кому передать свои знания и для кого их пополнять? Без народа нет и жизни. Какая польза в том, что ты раз­ложишь в пустыне ситец и сядешь рядом с ним, взяв аршин в руки? Раз нет человека, с которым можно было бы поделиться своим горем и радостями, то сама наука — горе, и она только ускоряет старость.

Может быть, мне стать благочестивым и заняться исполнением всех обрядов религии? Нет, и этого не стоит делать, потому что и для этого нужен покой. Ка­кое может быть благочестие, когда ни в чувствах, ни в жизни нет покоя?

Может быть, мне заняться воспитанием детей? Нет, я не хочу воспитывать детей. Может быть, я воспитал бы их, только вот не знаю как. Я не знаю, для чего их воспитывать, к какой цели их вести, для какого народа их готовить. Я не вижу для своих детей места, в ко­тором они могли бы радоваться жизни. Я не знаю, по какому пути направить их. Для чего же я буду снаряжать караван, если я не знаю, куда мне его по­слать?

Так сидел я, не зная что делать.

Наконец, решил: буду развлекаться бумагой и чер­нилами, буду писать подряд все, что вздумается. Если найдется человек, который увидит здесь нужное для него слово, то пусть выпишет слово и сделает его де­лом; если же никому не нужны мои слова, то пусть они останутся словами.

Так я решил, на этом я остановился, и теперь нет у меня иного занятия, кроме этого писания.

Второе слово

Не любят народы друг друга. В детстве мне часто приходилось слышать, как наши казахи, встречаясь с узбеками, называли их «сартами», подсмеивались над ними: «Ах вы, такие-сякие, широкополые, тарабаристые. На глазах сладкие, за глазами ругательные. Ах вы, сарты; по-нашему ведь сарт — сурт, — значит гро­хот, и сарт — значит — грохотало».

Так мы смеялись над соседями.

Встречаясь с ногайцами — татарами, тоже ругали их и над ними смеялись; «Ногаец верблюда боится, верхом на лошади устает, а пешком отдыхает. Не но­гайцы они, а нокайцы, что значит неуклюжие. Ни в чем у них нет ловкости, и трусы-то они и крохо­боры».

Если встречались с русским, то смеялись над ним за спиной: их мы считали людьми необузданными, людь­ми доверчивыми.

Я тогда думал, что, кроме нас, нет хорошего на­рода и что самый лучший в мире народ — мы, ка­захи.

Так радовался я, ругая соседей, забавляясь ру­ганью и смехом.

Теперь я вижу — нет такого растения, которого сарт не сумел бы вырастить. Нет такой вещи, которую он не сумел бы смастерить. Нет такой страны, куда бы не проник купец-сарт.

Живут они друг с другом дружно.

Прежде только от них и приходила к нам, живым, одежда, а мертвым саван. Голыми мы остались бы без сартов, если бы не покупали всего у них, отдавая им свой скот, выращенный с такими заботами. И теперь, при русских, быстрее переняли сарты русские знания и русское мастерство. Обходительность, чистота, вежли­вость — все у сартов.

Смотрю на татар — они могут быть хорошими сол­датами, умеют стойко перенести бедность, не боятся смерти, умеют строить школы. У них, как и у нас, есть муллы. Они соблюдают законы религии. Татары умеют трудиться, богатеть; жизненные удобства — все у них. К их богачам наши идут за хлеб в слуги и в бат­раки.

Даже нашего бая они выгоняют из своего дома и говорят ему: «Этот пол не для того сделан, чтобы ты топтал его своими грязными ногами». Все это оттого, что они дружно работают, овладевают мастерством. Вот что приводит их к достатку.

О русских нечего и говорить. Мы не можем срав­ниться с их прислугой.

На чем же основана наша хвастливость и те прене­брежительные слова, которые мы говорим о своих со­седях?

Третье слово

Почему же казахи не любят друг друга? По­чему они не правдивы, почему они добиваются чи­нов?

Великие мудрецы давно сказали: каждый лен­тяй — трус, бессилен. Бессильные не бывают храбры­ми, бессильный всегда хвастлив. Каждый хвастливый всегда невежда, всякий невежда всегда глупец, и вся­кий глупец бесчестен. Лентяй становится жадным и ни­кому не нужным попрошайкой.

Это кроме мечты об увеличении поголовья скота. Нет у нас земледелия, торговли, мастерства, науки.

Люди думают только об умножении скота. Умно­жив стада, они передают их пастухам, а сами, наев­шись мяса, напившись кумыса, хотят наслаждаться любовью и скачками.

И вот праздность делает для человека тесными его кочевье и зимовье. Ему кажется, что мало у него земли для стад, которых он сам не видит. И он отбивает землю у соседа кляузами, взятками начальству, на­силиями. А сосед старается вытеснить другого соседа или уходит с места, на котором жили его предки.

Мы даже радуемся бедности своего народа, потому что чем больше бедных, тем дешевле рабочие руки. Мы радуемся, когда люди лишаются скота, потому что то­гда освобождаются пастбища. Разве мы друг другу желаем добра? Мы хотим обнищания соседей, а те хотят, чтобы мы разорились. И вот так мы все пере­ссорились.

Но и для вражды надо иметь силу. И вот мы стали оспаривать друг у друга должности волостных старшин и биев. Степь широка, но она нам стала тесна, а люди не уходят в чужие края, люди не пашут землю, не тор­гуют. Нет, они торгуют, только по-своему: они пооче­редно продают сами себя — сегодня одному, завтра другому. В раздорах покупают люди в степи себе сто­ронников, перепродают голоса и влияние.

Степь полна вражды и воровства.

Кто же может укротить вора, когда, опираясь на воров, все враждуют друг с другом?

Кляуза населяет степь, на лучших людей страны клевещут, против них возбуждают уголовные дела для того, чтобы на выборах лишить этих людей права быть выбранными.

Мы не сеем хлеба, но мы сеем раздоры, мы выращи­ваем ложных свидетелей, которые могут подтвердить, что они видели то, чего они не видели, и слышали то, чего не слышали. Мы умножаем врагов.

Что делать в степи честному человеку? Если умо­лять врага, если согласиться с ним во всем, то, значит, ты сам не честен, а если бороться с врагом, то станешь ты жить в вечных хлопотах, и не найдется у тебя вре­мени ни для какой работы.

о оттого, что нет у многих из нас иной мысли Старшины живут обманом, и войлок под их задами постелен хитростью, и они посажены на него неправ­дой.

Есть пословица у казахов: «Не в деле, а в человеке сила». Значит эта пословица, что ничего не достигнешь правдой и все получишь обманом.

Для обманов мы выбираем волостного правителя на три года, и первый год мы докучаем ему, рассказывая про свои обиды, а он нас только слушает, и мы упре­каем его: «И для чего мы избрали тебя? Ты ничего для нас не делаешь».

Второй год правитель заботится о том, как бы опо­рочить своего соперника, чтобы тот не мог сесть на это место после следующих выборов.

Третий год правитель всех выслушивает и обещает все изменить, если его изберут снова старшиной.

Так проводит он все время в пустых хлопотах.

Хоть бы мы тех людей избирали, которые получили образование на русском языке. В этом был бы хоть ка­кой-нибудь смысл.

Во-первых, это побудило бы казахов обучать боль­шее количество детей. Во-вторых, такой человек не за­висел бы от степных управителей, а был бы зависим от закона.

Не на пользу, а явно во вред народу избираются сейчас бии — судьи. Избираются люди невежествен­ные; им нужно знать своды старого обычного права: «Путь, проторенный Касым-ханом», «Старый путь Есим-хана» и «Семь сводов справедливости Азь-Тауке-хана», составленные на совещании в Куль-тобе.

Надо понимать и различать, что в этих законах устарело, что нужно заменить. Но избираемые теперь судьи не сумеют найти разумную замену. Ведь и пре­жде говорили люди: там, где два бия, там четыре спора.

Бии множат споры. Чем умножать количество биев и споров, лучше выделить из каждой волости по трое судей и сделать их несменяемыми. Пусть их сменяют только за преступление. Пускай дела решают двое из них, а третьего приглашают со стороны. А если бы и эти не решали дела, то брать для решения одного из трех постоянных судей. Может быть, тогда наши споры решались бы быстрее

Четвертое слово

Тот, кто умеет внимательно смотреть, знает, что глупый смех похож на опьянение.

В самом деле, пьяный человек — легкомысленный; когда он говорит, от его слов заболевают головы слу­шателей.

Беспечный смех приводит того, который ему пре­дается, к расстройству хозяйства, к растрате ума и к разным неблаговидным поступкам. Можно сказать, что такие люди или в этой жизни, или в загробном мире будут наказаны.

Разумный человек к своим делам относится внима­тельно, и это приводит его к довольству.

Я не хочу, чтобы мы все время горевали — никакая душа не выдержит такой постоянной печали. Но горе должно быть разумное, и такого горя не надо избегать; огорчайся тем, что у тебя мало горя, избавляйся от пу­стых забот настоящей работой. Каждая настоящая ра­бота уменьшает горе. Значит, избывай горе, гони его от себя не пустым смехом, а разумным трудом. Значит, не отдавайся горю в плен, не запирайся в свои не­счастья — это тоже неправильно.

Не радуйся преступлению дурных людей, не насла­ждайся смехом — сердись на зло, смейся гневно.

Смех с досады — это не радость, а горе. Такому смеху ты сам не будешь постоянно предаваться. Этот смех не похож на опьянение. А если будешь смеяться от удовольствия, увидя, что есть хорошие люди и высо­кие подвиги, то смейся смело.

Но не разбрасывайся в веселье. Не хвастайся ве­сельем, не разливай его, как пьяный разливает свое питье. Есть смех, который не рождается в сердце, а идет только из груди. Это деланный, подкрашенный смех. Не увлекайся таким смехом.

Человек рождается, плача, умирает, сердясь.   Не видя счастья жизни, преследуя друг друга, хвастаясь друг перед другом, теряем мы бедную жизнь, не видя ее, унижаем непристойными поступками, пренебрегаем ею, как песком, как гнилой веревкой, а когда она под­ходит к концу,   то плачем и не можем купить и одного дня жизни за все свое состояние.

А стоит ли та жизнь, которую ты прожил, жалости?

Жить хитростью, жить слезливыми просьбами — это не значит жить, это значит существовать, как суще­ствует собака.

Если хочешь жить достойно, живи трезво, опираясь на свою силу, трудись, и земля принесет тебе свои пло­ды и не оставит тебя в ничтожестве.

жизни за все свое состояние.

Пятое слово

Писал про смех — теперь напишу про горе. Скорбь сжимает грудь, ослабляет все суставы тела, исторгает из человека слезы и потоки жалоб.

Сколько раз я слушал, как говорили казахи: «Гос­поди, сделай нас беззаботными, как младенцев». Зна­чит, у казахов есть заботы, и они считают себя взрос­лыми.

Но если спросить у них: какие у них заботы, какое горе они знают, то они ответят пословицами: «Дана тебе жизнь на полдня, а средства имей на целый день», «Бедному и отец не родня», «Скот — печень человека», «Богатому свет, а бедному тьма», «Храбрец и волк най­дет пищу на дороге», «Берущая рука привыкает и от­давать», «Тот, кто сумел нажиться, тот и прав», «Из­бегай озер глубоких и людей скупых», «Если голоден, скачи в дом, где идут поминки».

Много у нас пословиц, но не говорится в них о науке, о знании, о справедливой и спокойной жизни.

Человек любит свой скот, как собственные свои по­троха. Он хочет получить все обманом. Если ему не да­дут, хочет ограбить. Человек не боится ограбить даже отца.

Так на что же жалуются казахи? Разве их  мудрость  не  похожа  на  мудрость  мла­денца?

Но даже дети знают, что раскаленный камень жжется, а взрослые не боятся преступления.

Когда детям бывает стыдно, они готовы провалить­ся сквозь землю, а люди, создавшие эти пословицы, очевидно, ничего не стыдятся, они отрекутся и от тебя, если ты не будешь на них похож.

И вот страна, в которой я живу, и вот народ, кото­рый я люблю.

Шестое слово

Одна из казахских пословиц гласит: «Нача­ло уменья в объединении. Начало достатков в труде».

Но что такое единение и как его достичь — казахи не знают.

У казахов выходит так, что единение — это общ­ность скота, еды и одежды.

Но если это так, то какая же польза от богатства и какой убыток в бедности? Зачем искать богатства на стороне, если оно есть у тебя в роду и его можно вы­просить?

Но это ли единение?

Нет, единение в общности мысли, в общих намере­ниях, а не в мнимой общности богатства, которое будто бы можно выпросить у своей родни.

Дорожа такой жизнью, считая только смерть вра­гом, человек становится врагом всего высшего и из­вечного: спасая низкую жизнь, бежит человек от врага, получает славу труса, бежит от труда и по­лучает славу лентяя, становясь врагом всего хоро­шего.

Нет, такая жизнь не жизнь. Вот когда у человека жива душа, живо сердце, вот тогда жизнь жива.

Если ты сам как будто жив, а сердце твое мертво, то ум твой пропал. У тебя не будет силы на труд. Есть стихи:

Никчемный лентяй, насмешник,

Ты радуешься, что у тебя всегда готова еда.

Ты суетишься, внутри ж ты ничтожен,

Не знаешь конца своего, не знаешь стыда.

Лучше праведная смерть, чем такая жизнь.

Седьмое слово

Когда рождается ребенок, в нем уже есть два на­чала.

Одно — это желание есть, пить, спать, вообще удов­летворять потребности тела. Если этого желания нет,

то тело перестанет быть жилищем души, не будет расти и развиваться.

Второе начало — стремление все знать. Ребенок стремится ко всему — он тянется к блестящему предме­ту, пробует все на вкус, на ощупь. Заиграет музыка — ребенок тянется к ней; услышит лай собаки, или топот идущего скота, или плач и смех — и сразу встрепенется. Позднее он начинает спрашивать: «Что это такое?», «Почему он это делает?», «Для чего это?». Ребенком овладевает высокое беспокойство.

Бот это и есть потребность души, стремление все ви­деть, все знать, всему научиться. Если пропадает это стремление, если не захочешь полностью знать все или узнавать хоть часть, то ты уже не человек. Если мы не стремимся к знаниям, то наша душа уже не душа че­ловека, а душа животного.

С самого начала бог создал человеческую душу так, что она отличается от души животного. И это видно во всем. В младенчестве, ежеминутно спрашивая «поче­му», мы забывали и пищу и сон. Почему же, вырастая, мы теряем наш первый дар — жажду познания? По­чему же идем за теми людьми, которые создают науку и находят ответы на «почему»?

Мы должны были бы увеличить свой мир, умно­жить сокровища, к которым стремились в детстве. Жа­жда знания должна была б подчинить себе тело. Но мы не поступаем так. Мы галдим галками, каркаем воронами и, как они, не летим дальше навозной кучи у аула.

Жажда знаний владела нами только в детстве. Окрепло тело и не подчинилось душе. И мы перестали верить тому, что душа нам подсказывала, насыщаясь только простым видением. Мы не вникали в сущность жизни и утешали себя словами: «Ничего не убыло и у того, кто жил, ничего не зная». Нам рассказывали о познании, а мы не верили. Нас учили, а мы отвечали: «Твой разум для тебя, а мой для меня». Мы отвечали: «Чем быть богатым чужим умом, лучше быть бедным, да по-своему». Мы говорили: «Бог с ними, не нужно быть лучше других». Мы не видели достоинства позна­ния и не понимали наставлений.

И вот в груди нет простора и в сердце нет веры.

Так чем же мы лучше животного, которое видит мир, но не знает мира?

Детьми мы хотели знать, хоть мы и не узнавали, но мы были детьми людей, потому что стремились к зна­нию. Сейчас мы хуже животных. Животное не знает, но оно и не спорит, не доказывает, что знает. Мы же ничего не знаем, но дорожим невежеством, и не про­меняем невежество на знания, и готовы отстаивать свое невежество со всей страстью вздорного озор­ника.

Восьмое слово

Кто же примет мудрый совет? Кто послушает на­ставления?

Ни волостной старшина, ни бий меня не услышит.

Если б у них была мысль о познании, то их бы не избрали; они и избираются потому, что до­биваются избрания, считая, будто могут стать при­мером для «всех. Они сами считают себя совершен­ством.

Зачем же им слушать? Да если бы они и захотели слушать — нет у них на то времени. У них в голове своя забота: не оказаться виноватым перед началь­ством, не пропустить в аул разных смутьянов. Они за­няты.

Думают они: вот сядет им на голову птица счастья, и станут они владельцами полумира, умножат стада и все купят за свой скот. Так ходят они, задрав нос. Честь, бесчестье, разум, наука — все это для них ниже скота. Они думают, что за подарки скотом можно получить даже доброе мнение бога. Для них рели­гия — скот, народ — скот, знание — скот, совесть — скот.

Каи же им понимать жизнь и слушать советы, ко­гда у них нет времени на понимание?

Бай думает всех закормить, всех запоить, всех при­нудить караулить его скот, уберечь скот от воров и вол­ков, уберечь от стужи. Много пройдет времени, пока он это все устроит, а устроив, он все завершит одним хва­стовством и бахвальством.

Не послушают советов и воры, злодеи, хитрецы.

А мирные люди, люди овечьей породы, не могут меня слушать, потому что они не обеспечены пропита­нием.   Они   говорят   так:    «Почему   вы   обращаетесь к нам? Лучше обратитесь к тем, которые старше нас, к тем, которые должны были бы понимать слова ра­зума». Но тем нет до этого никакого дела. Нет у тех ни горя, ни печали.

Девятое слово

Я сам казах. Люблю я казахов или не люблю?

Если бы любил, то хвалил бы их поступки, нахо­дил бы в них хоть одну черту, достойную человеческой любви. Или, чтобы хоть не терять надежды, утешал бы себя мыслью: «Если нет у них этого, то, может быть, есть другое». Должен был бы я хоть как-нибудь под­держивать в себе веру. Но нет этого у меня.

А если бы не любил я казахов, то не посещал бы их круга, не интересовался, что происходит среди них, и спокойно лежал бы в стороне. Или откочевал бы от них. Но нет у меня ни того, ни другого. Не думаю я: исправ­лю я их. Нет у меня надежды, что они сами исправятся. И вот я существую, но не живу. От досады на них, от досады ли на самого себя живу здоровый снаружи, мертвый внутри. Сержусь, но в сердце нет гнева. Смеюсь без радости. Произносимые мною слова как будто не мои. Все стало чужим.

Б те дни, когда я еще верил, я часто думал бросить казахов, уехать куда-нибудь, но тогда еще я любил их и надеялся на них. Теперь я узнал их совершенно, по­терял всякую надежду, погасла всякая вера, и не хочу я даже уехать куда-нибудь, не хочу породниться с чу­жими, привыкнуть к ним.

Стал я человеком с пустой грудью и думаю, что, может быть, и хорошо жить так, чтобы встретить ко­нец, не жалея об ушедшем, умирать, не горюя, а устрем­ляя взор надежды на будущее.

Десятое слово

Некоторые молятся, прося у бога ребенка. Но для чего человеку ребенок?

«Если умру, — думает человек, — пусть останется наследник, пускай он помолится после моей смерти, а когда состарюсь, то прокормит меня сын».

Справедливо ли это желание?

Человек хочет, чтобы сын заступил его место.

Человек, ты думаешь, что имущество без тебя оста­нется без хозяина? Тебе ли заботиться об оставшемся имуществе? Почему ты ревнуешь других к своим ве­щам, лежа на смертном одре?

Хорошие дети — радость, плохие — горе. Знаешь ли ты, каким будет ребенок, которого ты просишь у бога? Мало ли тебе тех мук, которые ты сам перенес в жиз­ни? Мало ли ты совершил собачьих поступков? По­чему же ты хочешь, родив ребенка, передать ему свою собачью жизнь и муки?

Ты хочешь, чтобы после твоей смерти твой сын мо­лился за тебя. Но если ты многим сделал добро, то кто же не помолится за тебя; если же ты сделал много зла, то что тебе даст молитва сына?

Или ты думаешь, что сын твой после твоей смерти сделает за тебя то, чего ты сам не сделал? Такой ли ты отец и такова ли твоя страна, чтобы ты мог воспитать хорошего ребенка?

Ты хочешь, чтобы он прокормил тебя в старости? Пустая вера. Да доживешь ли ты до старости? А если доживешь, то будет ли твой ребенок хорошим и спо­собным тебя прокормить?

Если у тебя будет скот, то кто тебя не прокормит? Если у тебя не будет скота, то чем тебя будет кормить сын? А сможет ли твой сын сам умножить стада — это темно и недостоверно.

Хорошо. Даст тебе бог ребенка, но сумеешь ли ты

его воспитать? Нет, не сумеешь, и будешь ты отвечать не только за свои грехи, а станешь соучастником гре­хов своего ребенка.

Подумай о том, правильно ли ты сам относишься к вещам, — и твое беспокойство уменьшится.

Ты начинаешь обманывать своего сына с раннего детства, суля ему то одно, то другое. И забавляешься тем, что обманул ребенка. Но если твой сын станет об­манщиком или лгуном, то, спрашиваю я тебя, кто его научил?

Потом ты научишь его ругать других, а сам будешь защищать его и прощать его озорство и этим оконча­тельно испортишь ребенка.

Потом ты отдашь его в ученье и  наймешь  самого дешевого муллу, думая, что хватит с твоего сына уменья читать и писать.

Сам ты учишь сына хитрости, говоришь, что вот такой-то мальчик за глаза его ругает.

Вот и все твое воспитание. И почему ты после такого воспитания ждешь добра от своего ре­бенка?

Еще ты молишься о богатстве, но для чего тебе эта молитва?

Вот бог дал тебе силу, достаточную, чтобы ты тру­дился. Но ты не работаешь. Бог дал науку, но ты не учишься. Бог дал тебе разум, но ты его растерял. Ты бы стал богатым, если бы трудился без лени, терпели­во искал и благоразумно работал. Но тебе не этого нужно: ты хочешь получить богатство угрозами, обманом, попрошайничеством. Вот чего ты хо­чешь.

Ты враждуешь с людьми, теряешь доброе имя, вы­прашиваешь подачки. Ну вот, хорошо, ты пришел на­конец к цели, приобрел скот. Но сумеешь ли ты вос­пользоваться богатством и получить знания? Нет, ты и сам не смог познать. Значит, ничего не узнает и твой ребенок. Без пауки же нет благ ни на том, ни на этом свете.

Молитва, пост, паломничество в Мекку, совершен­ные без знания, не есть настоящее благочестие. Я не ви­дел ни одного казаха, который, разбогатев по-волчьи, жил бы после этого по-человечески. Нет, люди по-вол­чьи богатеют и по-собачьи разоряются. И три сокро­вища остаются у них: мука, горе и злоба.

Богатый умеет только хвастаться, что он богат, разорившись, он хвастается тем, что был богатым, и нищенствует вволю.

Одиннадцатое слово

Чем же сейчас промышляют казахи?

Они промышляют двумя вещами: воровством и по­пустительством; вор думает, что он разбогатеет воров­ством, а хозяин скота пытается наверстать убытки, украв у соседа с излишком. Власть имущие стараются разбогатеть за счет истца и также за то, что они вы­ручают вора.

Другие люди стараются разбогатеть на доносах или на том, что они дадут вору внаймы коня или получат от него по дешевке добычу.

Другие плуты стараются разбогатеть, подсказывая людям, которые даже еще и не имеют воровских мыс­лей, разные новые козни. Они говорят им: «Поступай вот так-то и будешь беком, будешь сильным или полу­чишь удовлетворение за нанесенную тебе обиду и про­слывешь храбрецом». Они занимаются подстрекатель­ством, стараясь сбить с пути истины людей, уча их подозрительности.

Начальники говорят одному: «Я тебя поддержку, наживайся за счет такого-то». Другим начальники го­ворят: «Что ты зеваешь, наживайся за счет та­кого-то».

А простой люд рассчитывает на то, что их много, и обещают люди поддержать одного из своих всей тол­пой в бою и в тяжбе. Перебегают люди из партии в пар­тию.

Не видя покоя ни лежа, ни стоя, так продают люди себя, жену, детей и свой аул.

Если бы исчезло это воровство и эти два способа на­живаться, то, может быть, люди занялись бы хозяй­ством, беки ограничили бы свою алчность, а бедняки, стремясь к тому, чего у них нет, обратили бы свои же­лания к достойному труду. Теперь же все люди — со­участники краж и укрывательств.

Кто же исправит это? Неужели и клятва, и честь, и стыд так и иссохнут бесславно? Легко было бы укротить самих воров, но кто укротит баев, став­ших послушными союзниками плутов и смутья­нов?

Двенадцатое слово

Если кто-нибудь неверно делает хорошее, непра­вильно исполняет благочестивое, то у нас не повернется язык, чтобы запретить ему это дело.

Думаю я, что главное в намерении: в том, что де­лается для блага, не может быть плохого.

Однако людям, у которых не хватает знания для благочестия, было бы лучше, если бы они знали хотя бы два правила:  во-первых, надо понимать  смысл  веры, во-вторых, не надо ограничиваться совершением обря­да, а надо стремиться учиться.

Если кто-либо, не научившись, бросил учение, он уже сбился, и его благочестие не будет настоя­щим.

Если кто, не поняв истинного смысла веры, наденет чалму и начнет величаться, называя себя поборником поста и молитвы, то это будет подобно тому, как чело­век, не заплатив калым за невесту, поехал за ее прида­ным.

Тринадцатое слово

Смысл веры, то, что называют иман, — это понима­ние беспорочного, всеблагого единства создателя и по­нимание учения нашего пророка, посланника всемогу­щего.

Но для того, чтобы утвердиться в имане, необходи­мы два условия: во-первых, вера должна быть созна­тельной, во-вторых, вычитав из книг одно, услышав от мулл другое, нужно выработать свое понимание и быть стойким в нем и не верить уже ничьему на­ущенью.

Если тебе будут грозить смертью, если тысяча лю­дей будет оспаривать тебя тысячью разных способов, нужно, чтобы чувство твое не поддалось.

Для того чтобы сохранить такое понимание веры, нужно львиное сердце и неослабевающие суставы.

Но есть люди, которые думают, что у них есть вера, но верят они по чужому завету. Такие люди неустой­чивы. Они клятвенно утверждают, что белое — черное и черное — белое, и клянутся, что неправда — правда. И да сохранит нас от таких сам господь бог.

Не нужно забывать, что, кроме двух видов веры — сознательной и несознательной, — никакой третьей веры нет.

И когда поступаешь против закона истинной веры, не надо думать, что бог по доброте простит. Не это соот­ветствует величию бога и благодеяниям пророка.

Пусть будут прокляты те люди, которые ободряют вас ложными пословицами, которые говорят, что на острие сабли нет клятвы; которые говорят, что нет для бога грехов, которые бы он не простил.

Четырнадцатое слово

Есть ли у человека что-либо драгоценнее, чем его сердце?

Если казах говорит, что человек имеет сердце, значит, он считает того человека богатырем. Других свойств сердца он себе ясно не представ­ляет.

Будь милосердным, считай другого человека своим братом, желай ему того, чего желаешь себе. Бот хоро­шие правила для сердца для того, чтобы воспитать в себе правдивое сердце.

Если язык повинуется сердцу, то ошибок не бывает, а если язык лжет, то и сердце бывает обмануто.

Есть у нас в народе выражение: «Доблестное серд­це». Знай, что такое сердце не совместимо с обманом и хвастовством.

Человек, обладающий сердцем, быстро оправляется от несчастья. Он не идет, как собака, за чужим карава­ном. Он сам поворачивает заблудившихся лошадей на истинный путь. Он покоряется, но покоряется тому, что справедливо для разума. И трудна ему иногда эта по­корность. И он не покоряется тому, что не выдержи­вает испытания разумом. Вот истинное сердце. Это львиное сердце, это то, что казахи называют «журекты». То же, что мы обычно называем сердцем богатыря, — это     не     львиное     сердце,      а      волчье сердце.

Казах ведь тоже дитя человека. Он совершает зло не от глупости, не оттого, что у него нет разума, а от­того, что в сердце его нет той твердости, которая позво­ляет выполнить повеление разума.

Я не верю людям, когда они говорят, что совершили зло, потому что не имели познаний. Нет, часто люди имеют знания, но пренебрегают ими, потому что испол­нение истинного знания часто — подвиг. А раз

под­дастся казах подлости, — нет у него уже сил порвать со злом.

И люди, которых в народе называют «сильными жигитами», «ловкими жигитами», ведут друг друга к беде и преступлению, возбуждая возгласами: «Ай да  Батыр! Вперед, богатырь!» Но человек, отступивший от пути истины, от пути чести, человек, который предался темным делам, хвастовству и не проверяет себя, — это не только не богатырь, не только не жигит, но даже не человек.

Пятнадцатое слово

Между умными и глупыми людьми, по-моему, есть одна существенная разница: умный человек — чело­век. Конечно, и он увлекается, но, увлекшись, он тра­тит все на достижение цели, и само время поисков останется для него в памяти лучшим временем жизни.

Такой человек, найдя достойный предмет страсти, ищет с жадностью и, когда, вспоминая, рассказывает, то понимает, что он получил высокое наслаждение, и не жалеет, что жизнь его прошла.

Глупый человек не находит себе места в жизни. Он увлекается чем попало, растрачивает свою страсть на бесцельные и бесплодные желания, он проводит самую лучшую часть жизни в собачьей беготне, а старость в раскаянии.

Глупый человек в молодости меняет потеху на по­теху. Ему кажется, что молодость вечна, что тело не стареет и суставы не ослабевают. Но быстро потехи сгибают ему шею, и он теряет способность выбора и даже теряет желания.

Страстность становится болезнью. Если человек и достигает того, к чему он стремился, то все это только мнимое достижение, человек переживает только опья­нение. Опьянение лишает сил и затмевает его ра­зум, и смотрят окружающие трезвые на пьяного и смеются над ним. В это время разумный, не вы­ставляя себя на посмешище, упорно ищет и нахо­дит.

Глупый человек похож на всадника, который, сбро­сив с коня седло со стременами, потеряв шапку, закрыв зад лошади полами своего кафтана, задрав нос к небу, скачет, как одурманенный.

Если ты сам хочешь быть в ряду разумных, то раз  в день, или раз в неделю, или хоть раз в месяц давай[ сам себе отчет, как ты за это время вел себя в жизни, ‘совершил ли ты  поступки,   соответствующие   благу  и разуму. Не совершил ли ты того, в чем следует раскаиваться? Думай о том, как ты провел свою жизнь и за­метил ли ты, запомнил ли ты, как провел ее.

Шестнадцатое слово

Казах не заботится, чтобы его жизнь была праведна перед богом. Он думает, что достаточно делать так, как делают другие, что добродетель в том, чтобы вставать и снова падать на молитвенном коврике, творя покло­ны. Ведь говорят у нас иногда купцам, приехавшим получить долг: «Вот все, что я нашел. Если для тебя достаточно, то бери. Не думаешь же ты, что специально для тебя я достану богатство из-под земли».

Но судьбу нельзя обмануть, как обманывают купца. А люди, не утруждая себя хлопотами и не желая ни­чему учиться, говорят: «Вот все, что я знаю. Где же мне на старости доучиваться?» Или они говорят: «Я не­вежда. У меня и язык не поворачивается, чтобы гово­рить высокие слова».

Человек, разве твой язык сотворен не так, как язык других людей?

Семнадцатое слово

Воля, сердце и разум спорили, кто из них важнее. Они пришли к знанию, чтобы оно решило этот спор.

Воля сказала: «Послушай, знание, ты ведь само знаешь, что без меня никто не может достигнуть своей цели. Ведь только благодаря мне люди отстраняют лень и упорно, настойчиво стремятся познать тебя. Даже бо­гатому нельзя без воли и труда достигнуть совершен­ства.

Разве не я руковожу выбором людей? Не я ли предо­стерегаю их от легкой наживы и злых повадок? Не я ли возвращаю людей на путь истинный, когда они его по­кидают? А вот эти двое со мной спорят».

Разум сказал: «Но ведь только я знаю, что вредно, что полезно как для этого, так и для того света. Слова понимаю один я. Без меня нельзя получить прибыль, без меня нельзя избежать убытков. Только я постигаю науку. Как же эти двое, — сказал разум, — оспа­ривают мое первенство? И на что они годятся без меня?»

Заговорило сердце: «Я царь человеческого суще­ства. Я гоню кровь по жилам, без меня нет жизни. Только я заставляю сытых, беспечных людей, валяю­щихся в тепле на мягкой постели, тревожиться и ду­мать о том, как живут бедные и обездоленные. Я отрав­ляю сны беспечных, заставляю людей ворочаться в их постели. Во мне почтение к старшим и милость к млад­шим. Как часто не сберегают меня в чистоте, как ча­сто меня унижают. Но если сердце честно и безупречно, то нет обиды между людьми. Я восторгаюсь доброде­телью и заставляю людей отскакивать от зла, как от змеи. Все доброе — скромность, справедливость, мило­сердие, отзывчивость, — все исходит от меня. Как же эти двое могут спорить со мной?»

Тогда знание, выслушав всех, заговорило: «Слу­шай, воля, все, что ты говорила, справедливо. Более того, ты обладаешь многими другими достоинствами, тобой не упомянутыми. Но хотя и не могут жить те двое без тебя, но вместе с силой у тебя есть и жесто­кость. Много от тебя и пользы, но бывает от тебя и вред. Иногда ты крепко держишься за добро, но иногда и за злодеяние. Это плохо в тебе». Так сказало знание. По­том оно продолжало: «Разум, то, о чем ты здесь гово­рил, тоже правильно. Без тебя ничего нельзя найти. Только ты знакомишь нас с тайнами творения, жизнью души, но и от тебя бывает зло. Ты рождаешь хитрости, проделки, ты являешься руководителем и хороших и плохих людей. Ты ведешь людей по пути добра и зла одинаково. Вот это в тебе очень плохо».

И продолжало знание: «Я приказываю вам троим объединиться в одно целое, и повелителем троих будет сердце. Разум, ты слишком разносторонен. Пускай сердце следует за тобой в добро, пускай оно тогда с то­бой соглашается и радуется. Но пускай оно не идет за тобой по дороге зла. Более того, пускай оно тогда будет тебе приказывать вернуться. Воля, ты сильна, но пу­скай и тобой руководит сердце, пускай на доброе и по­лезное дело оно не будет жалеть твоих сил, а на зло пускай оно накладывает запрет.

Посоветовавшись, соединитесь все трое вместе, но помните, что сердце — повелитель. Если   вы  все   трое

будете в одном человеке и так, как я это говорю, то человек, который будет руководиться вами, станет пра­ведником и даже пыль его ног сможет исцелять сле­пых. Если же будут раздоры между вами, то пусть человек послушается сердца».

Восемнадцатое слово

Хорошо, если человек одевается в целое, чистое и если ходит он опрятным. Но плохо, когда человек ста­рается одеваться не по средствам или, гордясь своей одеждой, становится щеголем. Ведь щеголи все время охорашиваются, поправляют усы и бороду, ресницы, брови, думают о своей походке, ходят подбоченясь, живут в пустых заботах.

Щеголи считают, что одежда должна прокормить человека. Они благодаря одежде и хорошим лошадям хотят прослыть жигитами, хотят пользоваться почетом у старших, хотят быть предметом зависти для равных; они хотят, чтобы стоящие ниже говорили про них: «Что может еще пожелать человек, так хорошо одетый и имеющий такую прекрасную лошадь?»

Все это глупо и позорно.

Но если такая блажь одолеет человека, то трудно снова стать ему человеком.

Ты же избегай общества щеголей.

Только разум, наука, воля, совесть возвышают че­ловека.

Думать, что можно иначе возвыситься, может толь­ко глупец.

Девятнадцатое слово

Не от рождения человек разумен. Он становится разумным после того, как, увидев и оценив многое, нач­нет отличать хорошее от дурного.

Человек, запомнивший слова мудрых, сам стано­вится благоразумным. Но само благоразумие еще не решает всего. Вот если ты благодаря благоразумию из­бегаешь плохого, то можешь себя считать за человека.

Но если ты хоть и слышишь мудрые речи, но слу­шаешь их беспечно или, выслушав и придя в восторг,

не захотел переспросить, чтобы вникнуть в сущность мудрости, и не изменился, то для чего ты слушал? Один мудрец сказал: «Чем говорить людям, тебя не по­нимающим, лучше откармливай свинью. У нее хоть прибывает жира».

Двадцатое слово

Вы знаете, что нельзя изменить судьбу. Так вот — человеку суждено пресыщаться.

Пресыщение создано судьбой, не сам человек нашел его, но если узнаешь пресыщение хоть один раз, то трудно будет тебе от него отделаться. Ты его будешь от­брасывать, а оно станет возвращаться к тебе, и в конце концов оно тебя одолеет.

Есть ли вещь, которая бы не надоедала? Пресыще­ние знает даже человек разумный. И от еды, и от игры, и от смеха, и от хвастовства, и от щегольства, и от пи­ров, и от бесед, и от женщин — в большей или мень­шей мере, — от всего человек остывает, и это так по­тому, что пресыщение обнаруживает в каждой вещи порок.

Мир не стоит на месте. Жизнь и сила человека так­же не остаются в неизменном состоянии. Всему сущему суждено непостоянство, изменяется и сердце. Увидев, почувствовав многое, человек узнает и себе цену; узнав бесцельность жизни и краткость забав, человек по­знает усталость.

И вот почему думаю я, что иногда глупость и бес­печность сохраняют для многих радость.

Двадцать первое слово

Трудно уберечься от хвастовства.

В самом хвастовстве можно различить два вида: назовем один гордостью, а второй просто бахвальством.

Гордостью назовем то, когда человек считает себя значительным и боится прослыть невеждой, легкомыс­ленным хвастуном, не хочет быть попрошайкой, кле­ветником, лгуном. Вот такой человек бережет себя от плохих поступков, считая их унизительными для себя, и гордость его возвышает.

Все это черта умного и совестливого человека. Та­кие люди думают про себя — пускай меня и не будут считать хорошим, но хоть не буду я в глазах людей Другие же стараются, чтобы о них как можно

плохим и ничтожным. говорили. Они хотят, чтобы их называли баями, бо­гатырями, ловкачами. Они забывают даже, что иногда о человеке говорят, но говорят плохо.

Но и такая хвастливость бывает трех родов.

Одни хотят, чтобы их хвалили среди чужих людей. Такой человек хотя и невежествен, но он все-таки че­ловек.

Другой хвастается в своем роду. Невежественность такого человека полна и несомненна. Но человеч­ность такого хвастуна хотя и не полна, но все еще су­ществует.

Третьи хвастуны хвастаются в своей семье. Уж их даже и в роду никто не похвалит. Вот этот невеж­да— из невежд невежда, и такой человек — уже не че­ловек.

Потому что тот, который старается, чтобы его хва­лили, хочет быть похвальным и в своем роду; тот, ко­торый старается, чтобы его похвалили в его роду, хочет, чтобы его хвалили и в его семье. Но тот, который ищет похвал у своих домашних, тот уже лишен стыда, по­тому что он всегда сам себя может захвалить до совер­шенства.

Двадцать второе слово

Размышляю я о том, кто же среди казахов заслу­живает уважения и любви?

Может быть, уважать бая?

Нет теперь баю уважения. Ведь нет теперь бая, ко­торый бы независимо распоряжался своим богатством и своими суждениями. Баи соперничают с баями, зависят от сотни людей, унижаются перед ними, давая им взят­ки скотом.

Бай по своей глупости думает, что это у него просят подарков. Нет, это он умоляет людей взять, потому что взятка не дар и не щедрость.

Внося раздоры в свою округу, раскрывая объятья всяким смутьянам, раздает бай свой скот.

Другие баи, видя, что не могут жить люди нашей страны в согласии, поддаются запугиванию и служат проходимцам всем своим добром.

Может быть, уважать мурз? Но нет в настоящее время настоящих мурз. Вот мурз, дающих взятки и по­купающих свое звание за взятки, очень много. Одни из них становятся мурзами для того, чтобы заработать на этом. Другие, потеряв всякий разум, кланяются перед всяким, думая поклонами добиться уважения.

Уважать ли мне волостного старшину и бия?

Но нет биев и старшин справедливых. А биям и старшинам, купившим свои места, нет основания тре­бовать к себе уважения.

Уважать сильных? Но в дурном все сильны, а на хорошее у нас сильных нет.

Я бы уважал умного, уважал бы справедливого, но нет умных людей. Разума хватает только на хитрость, мошенничество.

Отдать ли уважение несчастному, беспомощному, обездоленному? Но они не могут сесть даже на лежа­щего верблюда.

Скромность, которая происходит от слабости, не до­стоинство. Если бы у них была возможность хоть за­браться на верблюда, то нашли бы они возможность и зацепить по дороге что-нибудь.

Итак, остался я среди мошенников и хитрецов, и нет на них угомона — хотят они все опустошить.

Но кого же любить мне и кому желать благополу­чия?

Я вспоминаю пословицу: «Кто бережет добро, тот избегает тяжб».

Я желаю тех и тем желаю благополучия, которые скромно отдают половину своего состояния для того, чтобы сохранить другую половину; пусть они жертвы, но они хоть скромны.

Кроме них, никого не могу найти в числе хороших.

Двадцать третье слово

Не всякая радость — благо. Есть и такая радость, которая не даст возможности нашим казахам стать лучше. Эта радость в том  состоит,  что  найдет  казах.

скверного человека или у какого-нибудь человека най­дет нехороший поступок и скажет себе: «Стыд тако­му-то. А ведь он себя считает человеком. Разве по срав­нению с ним я не лучезарен? Разве по сравнению с ним я не хорош!»

Слушай, казах: разве тебе бог сказал, что достоин­ство быть лучше самого худшего? Или тебе это сказали достойные люди?

Если есть люди невежественнее и сквернее тебя, то разве ты хорош?

Человек может стать хорошим, сравнивая себя только с хорошим.

Если на скачках участвует сто лошадей и кто-то по­лучит приз, но не первый, то ведь спрашивают у него: а сколько было лошадей впереди тебя? Какой толк спрашивать, сколько лошадей было сзади тебя? Какая радость для отставшего, если он может сказать: и за мной еще было пятеро.

Разве утешение говорить: не мы одни плохи? Разве бог сказал тебе, что тебе достаточно не отставать от толпы?

Кто тебе сказал, что для толпы нет наказания? Или ты думаешь, что в аду не хватит места для толпы? Толпа редко состоит из людей образованных, знания чаще бывают у одиночки. Поэтому не прячься в толпе. Легче ли, если в доме все заболеют, или лучше, ко­гда половина заболеет, а половина здорова?

Если заблудилась толпа, то разве не нужен ей человек, который знает степь, по которой идет толпа?

Если истощены все лошади, то это большое зло; меньшее зло, если половина истощена, а половина в теле.

Если пришел джут, то разве хорошо, что он разорил весь народ? Нет, лучше, если хоть половина народа осталась неразоренной.

Значит, нет утешения для одного дурака в том, что на свете много дураков.

Разве убедит свою невесту жених, у которого дурно пахнет изо рта, сказав, что у него в роду у всех так пахнет из пасти? Обрадуется ли невеста, скажет ли она ему:  «Не отставай, милый, от своих и ты не мой рта»?

Двадцать четвертое слово

На земном шаре, говорят, два миллиарда людей. Из них два миллиона казахов.

У наших казахов дружба, вражда, хвастовство, сила, погоня за богатством, поиски знаний — все это не похоже на привычки других народов.

Мы друг с другом враждуем, друг у друга воруем, друг за другом следим и не даем друг другу сомкнуть глаз хоть на мгновенье.

Нет у нас ни городов, ни людей, видящих мир.

Неужели же мы так и останемся ничтожнейшими среди «Народов мира?

Настанет же день, когда среди казахов исчезнут во­ровство, сплетни, клевета, вражда и будем мы добывать добро и знание верным путем.

Но откуда же явится это?

Ведь у нас сейчас двести человек зарятся на сто го­лов скота. Разве они могут успокоиться, пока не уни­чтожат друг друга?

Двадцать пятое слово

Обучать детей хорошо, но для начала их надо обу­чать родному языку, грамоте и самым обыкновенным знаниям. Для арабского и фарсидского языков надо иметь богатство.

Как голодный человек сохранит разум и прилежа­ние для того, чтобы постичь многие науки?

Скудость достатка, раздоры между родичами толкают людей на плутни, на насилия, на воров­ство.

Работай, умножай свой скот, умножай знание и ма­стерство. Тому, чему сам научишься, обучай и своего сына. Расти знания. Главное — научиться русской на­уке. Наука, знание, достаток, искусство — все это у рус­ских. Для того чтобы избежать пороков и достичь доб­ра, необходимо знать русский языл и русскую куль­туру.

Русские видят мир. Если ты будешь знать их язык, то на Человек, изучивший культуру и язык иного народа, становится с ним равноправным и не будет жить по­зорно.

Надеяться на то, что проживешь только хитростью, значит быть жертвой невежества.

Невежественный человек способен продать отца, мать, всех родных и близких первому русскому чинов­нику, который похлопает его по плечу.

Изучай культуру и искусство русских. Это ключ к жизни. Если ты получил его, жизнь твоя станет легче.

Однако в настоящее время люди, обучающие своих детей по-русски, норовят при помощи русского языка поживиться за счет других казахов. Не имей такого на­мерения.

Узнавай у русских доброе, узнавай, как работать и добывать честным трудом средства к жизни. Если ты этого достигнешь, то научишь свой народ и защитишь его от угнетения.

Если мы узнаем столько, сколько знают другие, то станем сильными и равноправными.

Правда, до сих пор из среды казахских детей, узнав­ших русский язык, не выросло еще выдающегося чело­века. Это потому, что этих детей портят родственники, родители и близкие люди. Но и сейчас они лучше не­обученных.

В русскую школу отдают детей нехотя, как на позор или в неволю. Отдают одни бедняки с горя. Как же де­тям вырасти при таком отношении к науке хорошими людьми?

Иногда казахи, поссорившись со своим родом, же­лая досадить ему, говорят: «Чем терпеть мне такое унижение среди своих, не лучше ли сдать сына в сол­даты, а самому отрастить волосы, приняв облик и обы­чаи чужого народа?»

Нехорошо бросать свой народ.

Далеко ли уйдут, научатся ли добру дети тех каза­хов, которые произносят такие постыдные слова? Ста­нут они учиться как-нибудь, будут в одно ухо впускать слово, в другое — выпускать. Вот почему нет детей, которые бы занимались напористо, даже когда их учат бесплатно.

Говорю тебе правду: не торопись женить сына, обучай его русской науке, хотя бы пришлось тебе для этого заложить все свое имущество.

Если хочешь, чтобы сын твой стал человеком, учи его и сделаешь тем благо ему и своему народу.

Двадцать шестое слово

Если лошадь казаха придет первой на скачках, или победит борец из его рода, или схватит добычу его бер­кут, или собака опередит других, то обрадуется казах до потери сознания. Не знаю, есть ли у него какая-либо радость больше этой. Ой, наверное, нет.

Но достойны ли человека эти радости? Что ты хва­стаешься доблестью какого-нибудь животного или побе­дой борца? Тот, который опередил или обогнал, не ты и не твой сын.

Все это похоже на стремление досадить друг другу, разозлить кого-нибудь.

Чему радуешься? Досадить другому нехорошо. Это противоречит разуму и обычаю, вредит тебе самому. Нечему радоваться, если ты кого-нибудь разозлишь, обидишь. Не вызывай у другого человека злобы и за­висти.

Скаковая лошадь, и беркут, и борзая — все это жи­вотные. Они иногда бывают у одного, у другого. И силь­ный жигит рождается то в одном, то в другом роду. Все это создается не твоим искусством.

Победивший однажды не постоянно побеждает. Если ты проиграл, то не желай провалиться сквозь зем­лю. Только невежественные люди радуются и печалят­ся тому, чему не стоит радоваться и печалиться.

Подумаем обо всем этом.

Невежественный народ радуется тому, чему не надо радоваться. Он не помнит, что сделал, что сказал, и ра­дуется пустякам до потери сознания, до опьянения. Он не стыдится того, чего следует стыдиться, и стыдится того, чем надо гордиться. Все это происходит от неве­жества и от глупости.

Скажешь это людям, и они отвечают: «Да, правда, правда», как будто соглашаясь с тобой. Ты этому не верь, завтра человек, который с тобой соглашается, бу­дет поступать так же, как и все остальные. Он не удер­жится на скользком пути, не образумится.

Если казах привык к злу, он от него отстанет от страха — только сильного страха, а чаще он откажется от зла только после своей смерти.

Таких людей, которые, признав свою неправоту, ста­нут действовать правильно, я не видал.

Двадцать седьмое слово

 (По Сократу)

Это слова Сократа, переданные нам Ксенофонтом и записанные им в книге первой «Воспоминаний о Со­крате».

Аристодем смеялся над повинующимися воле бо­жества.

Сократ сказал:

— Эй, Аристодем, есть ли люди, которыми ты вос­хищаешься?

Тот ответил:

— Сколько угодно, высокочтимый учитель.

— Назови нам имена их, — сказал Сократ.

— Я восхищаюсь песнетворчеством Гомера, траге­диями Софокла, искусством перевоплощения в душев­ное состояние иных людей. Дивлюсь я в живописи Зевксису.

Кроме того, указал он на нескольких людей, искус­ство которых приобрело широкую известность.

— Если так, кто же, по-твоему, заслуживает большего восхищения, — сказал   Сократ, — художник,   де­лающий изображения, у которых есть только облик, или создатель, сотворивший человека с живой душой и все постигающим разумом?

— Правильно, — ответил   ученик, — более  достоин хвалы последний, но только тогда, когда это получает­ся не  случайно,  а намеренно.

— Какие же предметы ты признаешь делом слу­чайным и  какие  творениями разума?  Те ли,  цель и смысл существования которых неизвестны, или те, ко­торые существуют для какой-нибудь пользы? — спро­сил Сократ.

— Надо полагать, что творения разума — это то,
что создано с явной целью получить лучшее и полезное.

— Хорошо. Если так, то ведь ясно, что творец че­ловека, давая ему пять органов чувств, понимал их пользу.

Во-первых, у человека есть глаза, чтобы он видел; если бы не было глаз, то какое бы мы получали в жиз­ни удовольствие от красоты мира?

Так как глаза слабы, то для того, чтобы их можно было открывать и закрывать, существуют веки. Для того, чтобы глаза были защищены от сора, существуют ресницы, а для того, чтобы отвести от глаз пот со лба, существуют брови. Если бы не было ушей, не слышали бы мы ни звуков, ни голосов, не получали бы наслаж­дения от песни и ниоткуда не могли бы получить изве­стий; если бы нос не различал запахов, то мы не на­слаждались бы ароматом и не избегали бы дурных за­пахов ; если бы нёбо и язык не могли бы различать вку­са, то мы не получали бы наслаждения от приятной пищи. Разве все это не на пользу нам? Глаза и нос на­ходятся недалеко от рта, чтобы мы могли есть и пить, видя принимаемую нами пищу и слыша ее запах. А не­обходимые, но извергающие отбросы другие отверстия помещены дальше от благородных органов познания, помещенных в голове. Разве это не доказательство, что все созданное не случайно?

Аристодем подумал и поверил — и у него не оста­лось никакого сомнения в том, что создатель мира со­здал мир с любовью и искусством.

Сократ продолжал:

— Подумай о том, что все живое боится гибели, стремится к жизни и к продолжению ее. Разве это не доказывает высшую любовь к творению, разве это не результат любви, заложенной в каждом живом орга­низме, любви к жизни?

Сократ продолжал:

—      Эй, Аристодем, что же ты думаешь, что ум толь­ко у человека? Разве организм человека не похож на прах той земли, по которой ты ходишь? Разве та влага, которая находится в твоем теле, не похожа на капли
простой воды? Как же ты сам стал господином разума?
«Сперва, — скажешь ты, — появилась  душа,   а  потом пришел и разум. Только благодаря душе ты стал гос­подином. Ты видишь этот мир, но целиком охватить его разумом не в силах. Но вот ты убеждаешься в том, что все создано целесообразно и все соответствует никогда не нарушаемой закономерности. Неужели всему этому ты будешь только удивляться, считая все это случайно­стью и только?

Или господином всего этого является некий неизме­римый великий разум? Если все происходит не от раз­ума, то от чего? Каковы законы, по которым создан прекрасный   мир?

Ученик ответил:

— Все, что ты говорил, верно. Итак, выяснено, что создатель   является великим   разумом.   Я   не   дерзаю оспаривать величие творца, однако для чего это вели­кое начало нуждается в моих молитвах?

— Эй,   Аристодем, — сказал   Сократ, — ты   ошиба­ешься. Разве нужно еще доказательство того, что ты в долгу перед создателем, который о тебе заботится?

Аристодем ответил:

— Откуда же я знаю, что он заботится обо мне?
Сократ ответил:

— Посмотри на всех животных, посмотри на себя. Животные одухотворены, но похожа ли их душа на твою? Человек, думая о настоящем и будущем, а также и о сегодняшнем дне, все проверяет чувством и умом. Животное тускло представляет настоящее, но не пони­
мает ни прошлого, ни будущего, но и настоящее ему не дано. Сравни организм животного и организм чело­ века. Человек опирается на ноги, растет вверх, он охва­тывает своим взором всю жизнь, проверяет ее, и все
животные служат ему. Ведь одни животные надеются на свои ноги, другие на свои крылья, но им не дано пользоваться услугами подобных им животных. Если бы человек был создан не человеком, а животным с тем телом, которое ему дано, он был бы ничтожным, а если бы животному дать разум человека, то тело его не со­ответствовало бы разуму. Животные не могут строить города, производить инструменты, делать оружие и до­стигать границ искусства и познания. Не доказывает
ли  все   это,   что  человек   создан  царем   всех   живых творений?   Не   доказательство   ли   это   того,   что   со­здатель полюбил человека, позаботился о нем и что человечество   обязано  выказывать   ему   свое    повино­вение?

Так кончил учитель.

Двадцать восьмое слово

Эй, мусульмане! Вы видите, что одни богаты, другие бедны, одни больны, другие здоровы, одни легкомыс­ленны, другие расположены к доброте и сознательны. Люди различны. Если кто-нибудь спросит вас, отчего это происходит, то вы ответите, что это дело творца, его воли. Считая господа бога безгрешным и безупреч­ным, мы верим. Но вот оказывается, что бог вознаграж­дает богатством клятвопреступников, тунеядцев, а лю­дей, которые честно трудятся и молятся, он лишает последней возможности прокормить жену и детей, обра­щая их труд в ничто. Видим часто, что скромный чело­век болеет и унижен. Наоборот, воры, мошенники здоровы. Из двух детей одних и тех же родителей один разумен, другой глуп.

Ведь всему народу сказано: будьте справедливыми и честными; всему народу показан правильный путь. Сказано, что праведные возвысятся, а нечестные полу­чат муку. Однако сам создатель как будто одних ведет к добру, других — к злу. Разве все это соответствует безупречности и безгрешности, справедливости господа бога? И народ, и имущество народа — все в руках бога. Что ж можно сказать о его делах? Вы скажете, что он делает то, что хочет. Если так скажете, то вы его самого тем самым отменяете. Это ваше слово будет обозначать, что господь бог не безупречен, что недостатков у него много, но говорить об этом не хватает смелости. Оказы­вается, что бог сам заставляет все делать так, как это делают. Из-за чего же обижаться одному существу на другое существо, делает кто-нибудь для них добро или делает кто-нибудь зло? Не делается ли это все по божь­ему велению? Но бог говорит, что каждому разумному человеку вменяется в обязанность иметь благочестие и каждому, имеющему благочестие, вменяется в обязан­ность повиновение. Правое дело не должно бояться про­верки разума. Если мы не будем иметь свободный раз­ум, то как понять божественное слово, что разумному человеку вменяется в обязанность иметь истинное бла­гочестие? Куда денется сказанное богом: познающий меня узнает меня только разумом?

Нет,   лучше,   очевидно,  понять  так:   бог — творец добра и зла, но не он заставляет их совершать. Созда­тель болезни — господь бог, но не он заставляет бо­леть. Бог создал богатство и бедность, но не бог сде­лал тебя бедным или богатым. Если ты так поймешь веру, то это еще на что-то похоже, иначе все пусто.

Двадцать девятое слово

Есть хорошие казахские пословицы, но есть и такие, которые ниже не только божеской, но и человеческой справедливости.

Например, говорят: «Если ты беден, то будь бессо­вестен», «Если ты потерял совесть, то пусть будет про­клята твоя жизнь!»

Разве можно сказать, что бедный человек должен быть бессовестным? Ведь то, что человек зарабатывает себе на жизнь трудом, это не постыдное дело. Наоборот, то, что человек трудится, а не попрошайничает и но сидит сложа руки, это его возвышает.

Другие пословицы говорят: «Если поджигать с умением, то и снег загорится», «Если умело попро­сить, то нет ничего, чего бы не отдали».

Это неразумное слово достойно божеской кары. Чем проводить жизнь в унижении и искать способов «зажи­гать снег», надо искать богатства либо у земли, либо от работы своей.

Есть пословица: «Если безвестен, то подожги поле». Но какая польза от славы поджигателя?

Говорят также: «Чем сто дней быть мерином, луч­ше один день быть жеребцом». Но к чему такое одно­дневное счастье одержимого, одурманенного страстью животного?

Есть пословица: «Увидав золото, покинет путь ис­тинный даже ангел». Да покарает вас за эти слова ан­гел. К чему ему золото?

Еще говорят, оправдывая алчность: «Богатство сла­ще отца и матери». Нет правды и в другой пословице: «Душа слаще золотого дома». Что сладкого может быть в душе негодяя, который меняет родителей на богат­ство? Разве не бессовестно собираться продать своих родителей? Они мучились, приобретали, думали, что все нажитое достанется детям. Если ты готов продать

родителей за богатство, то разве ты не враг всего и живого?

Нужно быть осторожным, повторяя пословицы, со­зданные невежеством.

Тридцатое слово

Много у нас болтливого хвастовства — езды на сороках. К чему это трескучее хвастовство и на что оно годится? Нот у хвастунов ни совести, ни досады, ни мысли серьезной, ни дум горьких, ни решимости, ни храбрости, ни человечности, ни совестливости. Они кля­нутся, споря: «Не будет моя голова приторочена к чу­жому седлу. Разве чужой меня кормит или дарил мне дойный скот? Ничего я не пожалею — душу свою отправлю к черту. Лучшо умереть, но не сдаться». «Все равно, — говорят хвастуны, — смерть одна».

Видели ли вы казаха, который бы выдерживал смысл такого слова? Нет, все только кричат, что смерть им не страшна, и тычут пальцем на свой маленький ка­дык и клянутся, что они сейчас зарежутся.

Если бы я встретил человека, который на самом доле зарезался хотя бы за глупое свое слово, то я бы начал считаться с этим хвастовством. Но я слышу один только грохот. Хвастается человек, чтобы говорили о нем: «Не трогайте его — он забияка».

О господи, да разве вы не знаете приметы по-на­стоящему отважных людей? Разве тат: дают они клятвы?

Кругом одни пустозвоны, болтуны. Говорят про них в народе: «Бесстыжему — болтливый язык под­мога».

Тридцать первое слово

Для того чтобы усвоить то, что ты слышишь, надо соблюдать четыре правила.

Во-первых, сосредоточь целиком все свое внима­ние.

Во-вторых, когда услышишь что-нибудь не­обходимое, увлекись им, вникай в сущность пред­мета.

В-третьих, повторно продумывай про себя то, что услышал.

В-четвертых, отгоняй от себя мысль о других бес­полезных вещах.

Отведи от себя беспечность, распущенность, ребячливую рассеянность, потому что эти свойства разметут и  уничтожат все, что ты собрал для достижения знания.

Тридцать второе слово

Тем, которые хотят познать науку, необходимо помнить, что для этого надо выполнить несколько условий. Тот, кто забудет о них, не достигнет цели.

Не нужьго учиться, рассчитывая воспользоваться на­укой для того, для сего, думая, что она принесет сразу выгоды.

Если страстно полюбишь науку и само знание бу­дешь считать подарком, то оно даст тебе высшее бла­женство. Стремись к знаниям, стремись к ним страстно. Тогда то, что ты видел или слышал, будет хорошо усвоено и ты в ясных словах и образах закрепишь в себе это сознание.

Если же твои чувства будут обращены к другим ве­щам, то и науку ты будешь, изучать только ради этих вещей. Это отношение будет похоже на отношение ма­чехи к пасынку. Науку же надо любить, как мать лю­бит своего сына.

Во-вторых, если человек стремится к знанию, то
знания  приобретаются им сравнительно   легко.  Но  в этом деле необходима искренность. У познания должна быть благородная цель. Не приобретай знаний для того, чтобы хвастаться или спорить. Споры порождают за­висть; унижают достоинство человека».

Целью спора часто является не истина, а победа над другим человеком. Человек, который переспорил сотню людей и сбил их с правильного пути, бесконечно ниже человека, который направил на путь правды одного человека. Спор необходим в науке, но увлекаться спором нельзя.

Избегай спеси, гордости, зависти, которые встре­чаются и среди ученых.

В-третьих, если достигнешь истины, то не отступай от нее даже под угрозой смерти.

Если твоя истина не овладеет тобой целиком, хотя ты уверен в ней, то для кого же другого она может быть ценной? Как ты можешь желать от других уважения к тому, чему сам не служишь преданно?

В-четвертых, для повышения знания есть два способа: человек должен развивать способность мыс­лить, человек должен развивать свое воображение. Без мысли и воображения наука не может разви­ваться.

В-пятых, избегай беспечности. Беспечность — враг бога и народа. Легкомысленная беспечность несовме­стима с занятием наукой.

В-шестых, развивай характер. Характер — это со­суд, который вмещает и науку и разум. Если ты бу­дешь легкомыслен, легковерен, если ты будешь увле­каться пустыми забавами, то характер твой испортит­ся, ослабнет. После этого нечего и учиться, потому что все равно пользы не будет. Зачем собирать что-нибудь, если у тебя нет хранилища?

Воспитай волю — это броня, сохраняющая разум. Не стремись к забавам и похвальбам. Пусть все будет у тебя служить разуму и чести.

Тридцать третье слово

Необходимо учиться ремеслу.

Скот погибнет от джута, а ремесло всегда остает­ся в руках, и ремесленник, продающий без обмана то, что он сделал своими руками, — лучший из ка­захов.

Однако у казахов-ремесленников есть свои пороки.

Во-первых, они не ищут на стороне лучших масте­ров, не идут к ним, чтобы перенять их опыт и, переняв, обогнать их уменьем. Они довольствуются тем, что умеют делать, и, следуя вековой привычке казахов, спе­шат завалиться набок.

Во-вторых, они работают лениво. Если заработает ремесленник две-три головы скота, то ему кажется, что он уже разбогател. Он думает: «Вот и у меня есть ста­да»,— и начинает предаваться лени, беспечности и франтовству.

В-третьих, если скажут ремесленнику: «Ты великий мастер и человек большой души, или же: «Братец, что стоит тебе сделать для меня», — то мастер думает, что люди от него зависят, он гордится, поддается лести и начинает понапрасну тратить свое время на заказы льстецов.

В-четвертых, любит казах-ремесленник проводить время с приятелями. Пройдоха, который льстит ему, давая работу, и предлагает свою дружбу, дарит масте­ру какой-нибудь пустяк, задабривает его и обманы­вает.

Мастер чувствует себя в числе важных людей. Он старается изо всех сил, работает, не замечает, что его кругом обманывают. Он вкладывает в работу свой ма­териал, урывает от себя, забывает об одежде, о долгах, а люди наживаются на нем, перепродают то, что он сделал, — и так запутываются дела людей. Ремеслен­ники берут в долг чужой скот и отдают его, чтобы рас­платиться со старыми долгами. Мастер теряет свое че­ловеческое достоинство и обращается в ничто.

Отчего это получается так, что многие, будучи сами не дураками, так легко поддаются обману

?

Тридцать четвертое слово

Все люди знают, что они смертны, что смерть не всегда приходит только к старикам и что взятого од­нажды она никогда не возвращает. Верит этому и ка­зах, но верит поневоле, не поняв всего до конца. Верит он и тому, что мир создан единым богом, что будет суд на том свете, что добро будет награждено, зло наказано и что это наказание и награда не будут походить на наши мирские дела. Бог покажет истинное милосердие и накажет зло бесконечной карой.

Казах всему верит этому не глубоко. Он верит смут­но, и кто его наставит на истинный путь?

Я думаю, что нельзя назвать казахов истинными мусульманами.

Земные дела держат их, и не может быть в одной душе двух радостей, двух страстей, двух противопо­ложных желаний. Не могут быть в душе человека два начала, глубоко им владеющих одновременно. Если так, то когда у человека земная забота и земная радость более владеет им, чем забота о том свете, то такой че­ловек не мусульманин.

Теперь же решай сам, есть ли среди казахов мусуль­мане. Если встретятся казаху две вещи — одна из них будет нужна для земной жизни, а другая для буду­щей, — скажи, которую он возьмет, не тронув другой? Ты знаешь, что он возьмет земную радость, а вторую оставит, полагая, что приберет ее при следующей встре­че. Ты думаешь, что господь бог простит его, а он не упустит случая. Но если после этого человек клянется в вере, разве не понятно, что он уж променял потусто­ронний мир на радость этого мира?

Думай о высшем.

Человеку человечество друг. Это потому, что твое рождение, воспитание, нужда, несчастье — вся твоя природа, место, откуда ты взялся и куда ты должен идти, вся твоя судьба одинакова с судьбой всех осталь­ных людей.

Твоя смерть, твое сокрытие в земле, гниение твоего тела, допрос, который тебе произведут на Страшном суде, твой будущий страх за преступления этого света, наслаждение прелестями и этого и другого мира — все это общее с другими людьми.

Ты вместе с другими людьми — гость земной жиз­ни. Люди, еы друг у друга в гостях. Так зачем тебе враждовать невежественно с чужой мудростью, зави­довать чужому счастью,, зачем тебе просить у бога, чтоб он для тебя достал что-нибудь у другого?

К лицу ли высшему существу, чтобы он ради кого-нибудь обижал другого человека?

Люди, не умеющие связать двух слов, все-таки на­стаивают на своем. Что за тяжбу с судьбой ведешь ты, не имея на то основания, и что ты сам за человек?

Тридцать пятое слово

Говорят, что в день Страшного суда построят в один ряд ходжей, мулл, суфиев, мурз, сеидов. Те, которые стали муллами, ходжами, суфиями, мурзами, сеидами только для того, чтобы здесь, на земле, получить почет и уважение и благо, — те будут стоять отдельно. А те, которые получили эти звания, чтобы быть угодными богу, — станут отдельно.

Первым бог скажет: «Вы в жизни земной искусно добивались того, чтобы вас называли «уважаемый ход­жа», «уважаемый мулла», «уважаемый сеид», «ува­жаемый мурза». Но здесь нет вежливости. Ваша сча­стливая жизнь кончилась, и с ней погибли ваши зва­ния. Слушайте же не слова уважения, а вопросы прав­ды. Я вам дал жизнь. На что вы ее истратили? Вы прикрывались заботой о будущей жизни. На самом же деле всю вашу жизнь вы посвятили об­ману».

После этого творец обратится к другим людям, ко­торые употребили жизнь не для своего удовольствия, а стараясь угодить богу:

«Вы потратили свою жизнь и свое состояние, чтоб угодить мне. Я вами доволен. Для вас у меня есть почет и место. Если вы здесь, на суде, имеете друзей, которые хоть не сделали того, что сделали вы, но сочувствовали вам, желали вам удачи, укажите мне их, и я окажу им милость».