Как русское сердце с самого рождения повторяет пушкинские строки о лукоморье и русской зиме, о лесах, одетых в багрец и зо­лото, о души прекрасных порывах, о мимолетном виденье, «звезде пленительного счастья», о грусти и печали, о «милости к падшим», о мимолетном виденьете строки, которые формируют наряду с прочими духовными ценностями национальный менталитет, так и в казахском сердце всегда живут вдохновенные стихи Абая о до­стоинстве джигита, о красоте казахских девушек, о славе и героиз­ме, о любви к народу, о ненависти к его поработителям.

По той роли, которую сыграл в становлении казахской литера­туры, по своему значению в жизни казахского народа Абай Кунанбаев сопоставим с Пушкиным. Каждая живая струя русской совре­менной литературы восходит к Пушкину. Среди них и такая худо­жественная система как разнообразные женские типы, ибо самым чудным мгновеньем для Пушкина было явленье женщины.

А в Казахстане таким истоком литературы, музыки и культуры и гуманизма по отношению к женщине был Абай. Будучи нацио­нальным поэтом, одним из основоположников казахской литератунового времени, Абай был, безусловно, звездой первой величи­ны на небосклоне казахской поэзии, и точней, как и Пушкин, сол­нцем казахской поэзии. Воспоминания Анны Керн не оставляют сомнения в том, что Пушкин любил петь свои и чужие песни. Так и видится, как Пушкин для своего «мимолетного виденья, гения чистой красоты» как современный бард приятным голосом, подыг­рывая на гитаре собственную мелодию, поет «Приметы»:

Я ехал к вам: живые сны

За мной вились толпой игривой,

И месяц с правой стороны

Сопровождал мой бег ретивый.

Я ехал прочь: иные сны…

Душе влюбленной грустно было,

И месяц с левой стороны

Сопровождал меня уныло.

Мечтанью вечному в тиши

Так предаемся мы, поэты;

Так суеверные приметы.

Согласны с чувствами души».

В этой песне главным было выражение авторского я, индиви­дуальная интонация с еле различимой самоиронией. Всем строем чувств, образом мыслей, адекватным способом их выражения, эта песня являлась обращением ко мне поэта, совпадающего со мной в видении мира. А, главное, она была выражением любовного чувс­тва, мечтанья об идеале, тонким опосредованным воссозданием образа возлюбленной.

Такую же песню создавал Абай. В стихотворении «Тихой ночью при луне…» проникновенный пейзаж летней ночи создает схожий с пушкинским строй чувств, глубоко индивидуальный, но конгени­альный по выражению авторского я, передаче картины тихой лун­ной ночи, гула реки, который ловят дальние горы, шелеста дремлю­щих лесов, крика пастуха, замирающего в тишине ночи. На фоне этой тишины, как на фоне месяца то с левой, то с правой стороны стихотворении Пушкина, возникает образ возлюбленной, которая «и отважна и кротка, и прекрасна, как дитя». Мгновенье поцелуя зафиксировано Абаем с такой же поэтической силой, с какой Пущкиным воссозданы «живые сны», мгновенья мечты о свидании

Пушкин утверждал светлую печаль любви, любви отцветшей «Я вас любил, любовь еще, быть может». Такая же светлая печаль любви живет в стихах Абая

Сияют в небе солнце и луна.

Моя душа печальная темна:

Мне в жизни не найти другой любимой.

Хоть лучшего, чем я, найдет она.

И такой же утверждающей власти любви, как и у Пушкина, на­полнены строки Абая:

Лишь любовь – твой верный оплот,

Лишь с тобой угаснет она.

А того, кто жил не любя.

Человеком назвать нельзя.

Образ Каламкас, созданный поэтом, по своей поэтической и му­зыкальной силе не уступает образу возлюбленной в лирике Пуш­кина, таких стихотворениях как «Мадонна», «На холмах Грузии лежит ночная мгла…»

Пушкин – начало всех начал. В его образе возлюбленной воз­никает новое небывалое отношение к женщине. Проспер Мериме, страстный поклонник Пушкина, говорил Тургеневу; «У Пушкина поэзия чудным образом расцветает как бы сама собой из самой трезвой прозы».

Пушкин ищет в женщине любовь, эрос, восстанавливая к ней от­ношение художников Возрождения, но не поэтиыеское, а прозаиче­ское, не Петрарки, а Боккаччо. И стихотворение к Наталье, и поэма «Монах», и «Гаврилиада» напоминает некоторые новеллы «Дека она» по своей сочной эротичности, антицерковной направлен­ности, поиска правды жизни, влекущую за собой красоту слова. В мировой поэзии трудно найти аналоги пушкинским эротическим произведениям. В античности близок был Пушкину Овидий с его «Наукой любви», во французской поэзии образцом для эротичес­ких опусов Пушкина была «Орлеанская дева» Вольтера, в русской поэзии он следовал за Барковым, в живописи его привлекали жен­ские образы Тициана и Рубенса. Поражает гениальная дерзость Пушкина, изобразившая богородицу Марию, как девицу легкого поведения.

Он улетел. Усталая Мария

Подумала: «Вот шалости какие’

Один, два, три! — как это им не лень?

Могу сказать, перенесла тревогу:

Досталась я в один и тот же день

Лукавому, архангелу и богу» .

Пародия на евангельский сюжет о благовещении стоила Пуш­кину спустя годы после написания поэмы, следствия и вмешатель­ства самого царя, чтобы дело было прервано, иначе поэту грозили тяжелые беды. И вряд ли бы его спасли покаянные молитвы и раскаянье:

Досель я был еретиком в любви,

Младых богинь безумный обожатель,

Друг демона, повеса и предатель…

Раскаянье мое благослови!

Вольный стих Пушкина, прежде всего, вдохновлялся любовью. Античные мотивы в стихах к крепостной актрисе Наталье, сменя­лись лукавыми пародиями на библейские сюжеты, посвященные Марие. Идиллии в духе Феокрита в приписываемой Пушкину «Вишне»,

Прельщенный красою,

Младой пастушок

Горячей рукою

Коснулся до ног.

И вмиг, зарезвился

Амур в их ногах:

Пастух очутился

На полных грудях

И вишню багряну

В соку раздавил,

И соком багряным

Траву окропил»,—

продолжались канцонами «Леды» по образцу канцон Жан-Ба­тист Руссо, французского поэта XVIII века.

В лицейской и петербургской лирике Пушкина женские образы овеяны античными, мифологическими и романтическими мотива ми. Купидоны и Амуры, Селадоны и Филимоны, Назоры и Розины наряду с белой груди колыханьем и другими женскими прелестя­ми вдохновляют юного четырнадцатилетнего поэта. Богородица и крепостная актриса, легендарная Эвлега, порождение скандинавс­ких мифов, героиня поэмы Парни «Иснель и Аслега», вольный пере­вод отрывка которой сделал поэт («Эвлега»), и оссиановская Мальвина («Оскар»), прелестная Дорида в стихотворении «Рассудок и любовь» и Климена, красавица, которая нюхала табак, украинка, девица-краса («Казак») и нежная Хлоя («Блаженство»), Лаиса из ан­тичной эпиграммы («Лаиса Венере, посвящая ей свое зеркало») и служанка Милитрисы — очаровательная Зоинька («Вова»), супруга из лукавой эпиграммы Ж. Б. Руссо, которым увлекался и переводил молодой Пушкин, и романтичная Лаура, из ставшего популярным «‘Романса», Евдокия из французских стансов поэта, и непостоянная Елена («Измены»), баронесса М. А. Дельвиг, юная сестра друга по­эта («К бар. М. А. Дельвиг»), и милая Эльвина («К ней»), Елизавета Огарева, героиня «Экспромта на Огареву», и неизвестная дева из «Окна», преображенная в «наперсницу души больной» в «Разлуке», героиня одной из первых пушкинских элегий («Элегия») и любов­

ница из «Месяца» — только малая толика женских образов возлюб­ленной в ранней романтической лирике Пушкина.

Лукаво-ироническое отношение поэта к своим милым женским образам пронизывает не только лирическую героиню его любов­ных стихотворений, но и более развернутые образы — персонажи романтических поэм Пушкина. В женщинах поэта привлекала не­обычность, тайна и загадка. В своей поэме «Руслан и Людмила» Пушкин, подобно китайским поэтам Возрождения делает героиней не девушку, а супругу, и, подобно поэтам Мусульманского Ренес­санса, дает поэме название, в котором два имени, мужское и женс­кое, подчеркивая тем самым равноправие героя и героини.

В Людмиле еще в большей степени присутствует тот русский дух, что разлит во всей поэме. Ей привычна и пышность русской княжеской свадьбы, и скромность девичьей светлицы, но она не теряется и среди восточной роскоши садов Черномора. Грустная и беспомощная, она тем не менее, чисто по-женски достойно про­тивостоит грозному волшебнику. С добродушной иронией следит автор за историей с шапкой Черномора и откровенно любуется Людмилой в пятой песне:

Ах, как мила моя княжна!

Мне нрав ее всего дороже:

Она чувствительна скромна,

Любви супружеской верна,

Немножко ветрена…так что же?

Еще милее тем она.

Людмила для автора — «богиня тихих песнопений», идеал ро­мантической рыцарской любви, близкой к женскому идеалу рыцар­ского западноевропейского романа, настроенного на русский лад.

Таким образом, вольнолюбивый романтизм страстей Пушкина во многом сродни титаническим страстям и титаническим характе­рам, изображаемым поэтами эпохи Возрождения. Во всей сложной и разнообразной любовной лирике Пушкина можно выделить ее главную эмоционально-стилистическую доминанту: лирический герой часто говорит о единственности своей любви, захватываю­щей все его существо: «Все в жертву памяти твоей» — обращается он к Воронцовой. В стихотворении «Желание славы» (стихотворе­ния о любви к Воронцовой Н. В. Фридман считает лучшими образ­цами любовной лирики поэта) он пишет:

Желаю славы я, чтоб именем моим

Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною

Окружена была, чтоб громкою молвою

Все, все вокруг звучало обо мне.

Нередко образ возлюбленной возникает в форме виденья-воспо­минанья, трансформированной реальности романтической грезы. Так в стихотворении «Ночь», посвященной Амалии Ризнич, перед поэтом с поразительной ясностью предстает образ возлюбленной:

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются, и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг…люблю…твоя…твоя..:

Смягченное годами разлуки виденье воспоминанье возникает и в знаменитом стихотворении «К ***». Поэт не только видит ее лицо, но и слышит ее голос:

В томленьях грусти безнадежной

В тревогах шумной суеты

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

Виденья только зрительного порядка возникают перед лири­ческим героем в стихотворении «Ненастный день потух». Стиль этого и других стихотворений любовной лирики становится ди­намичным, остро экспрессивным, даже «разорванным». Подобная «разорванность» отражает душевную взволнованность лирическо­го героя, противоречивость его любовных переживаний, силу его чувств и глубину его женских образов.

Любопытно, что порой его женские образы затмевают образы жчин вроде главных героев поэмы. Так, в поэме «Кавказский пленник» силу духа, романтического подвига проявляет не глав­ный герой, который отнюдь не спасает черкешенку, а наоборот, черкешенка спасает его, а потом бросается в бурные воды горного потока Не случайно Пушкин соглашался, что по справедливости эту поэму можно было бы назвать «Черкешенкой». Именно в женских типах Пушкина воплощаются разные национальные типы. В поэ­ме «Бахчисарайский фонтан» Заремагрузинка, Мария — полячка. Гирей татарин. Но фактически в поэме трагически сталкиваются не три, а две культуры: «первобытная» мусульманская, воплощен­ная в образе Заремы и новая культура, европейская, христианская носителем которой является Мария. Рисуя этих двух романтич­ных героинь, Пушкин связывает столкновение двух цивилизаций с проблемой человеческих страстей. Зарема окружена атмосферой сюжетной тайны. Рожденная христианкой, она маленькой девочкой попала в мусульманский Крым. Как она попала в Крым, неизвест­но. Смутны ее воспоминания о детстве.

Но дело не только в сюжетном столкновении героинь, а в проти­вопоставлении образов, мыслей, чувств разных национальных культур. В душе Заремы, несмотря на ее верность «магометанской луне», живет воспоминание о прежней вере, о прежних обыча­ях. Конечно, трудно назвать отношение Пушкина к христианству преклоненным. Вспомним дерзкий образ Марии — распутницы в его антирелигиозной «Гаврилиаде», которая уже была написана Пушкиным в апреле 1821 года. Но, по сравнению с дикими «пер­вобытными» отношениями, с которыми в то время Пушкин наив­но связывал и мусульманство, культурно-цивилизирующая роль христианства, особенно в се западной форме была для Пушкина очевидна. Поэтому для Заремы, слившейся с первобытными нра­вами новой родины единственным и гибельным законом стано­вятся ее страсти.

О ее страстности, сразу же после татарской песни, посвященной участи Заремы, говорится в поэме:

… Но кто с тобою,

Грузинка, равен красотою?

Вокруг, линейного чела

Ты косу дважды обвила:

Твои пленительные очи

Яснее дня, чернее, ночи,

Чей голос выразит сильней

Порывы пламенных желаний?

Чей страстный поцелуй живей

Твоих язвительных лобзаний?

Как сердце полное тобой,

Забьется красотой чужой?

Страсть Заремы — это дикая, не смягченная цивилизацией страсть. Она не похожа на ревность черкешенки, которая, ревнуя Пленника к другой, преодолевает ее. Зарема же вовсе не настрое­на уступать Гирея кому бы то ни было. Она не думает ни о счас­тье Гирея, ни о своей судьбе. Осуществляя свою месть, Зарема убивает Марию, и в ту же ночь сама погибает ужасной смертью Катастрофическая развязка сюжета, связанная со смертью двух женщин, вполне гармонирует с развязками «Кавказского Пленни­ка» и «Цыган». Пушкина привлекает в Зареме свежесть и сила ее чувств. Образ Заремы демоничен и глубоко трагичен, что роднит ее с ренессансными образами Джульетты, Офелии, женскими об­разами классических восточных дастанов. Любовь и свобода — вот две всепоглощающие страсти, ради которых женские образы в по­эмах Пушкина могут презреть смерть, пойти на преступление, по­кончить с собой. В поэмах Пушкина женские образы построены на контрасте: Людмила — Фаина, Зарема — Мария, Черкешенка — Дру­гая, Мария — Ева, Земфира — Мариула. Романтика вымысла, направ­ленная против душевной мелкости людей, окружавших Пушкина в «свете», побуждала поэта даже в реалистических произведениях, возвышать своих героев, особенно излюбленные женские образы. Черты романтической исключительности можно найти и у Марии в «Полтаве», и у Клеопатры в «Египетских ночах». Даже в образах

Татьяны и Ольги Лариных он подчеркивает романтические черты, ними связана любовная фразеология, почти несовместимая с ре­алистической тенденцией романа: «Пламенная тоска, тайный жар, порыв страстей, мятежная страсть, волнение в крови, в муках за­мирать, безумной страсти казнь».

Согласно своим просветительски демократическим взглядам Абай видит счастье семьи во взаимной любви, идеальная женщи­на по его мнению не подаст повода к злословью, будет всегда све­жа, стройна, будет уважать мужа и его друзей:

Когда сидишь ты с другом у стола,

Пускай жена не морщится со зла.

Пусть уважение проявит к другу,

Лицом светла и сердцем весела.

Физическое совершенство любимой женщины должно соче­таться с высокими нравственными качествами, по мнению Абая, и лишь тогда:

В ее дыханье счастье и весна.

Тема любви у Абая начинается уже в ранней лирике. В его юно­шеских стихах можно встретить подражания восточным образцам, особенно в таких: «Как яхонт, взорам ты мила…», «Шамси, Саади, Физули…». Это чувствуется и в раскрытии женских образов. В сти­хотворении « Как яхонт, взорам ты мила…» Абай создает образ вос­точной красавицы, используя типичные для классической поэзии Востока формулировки и стереотипы. Так красавица называется «раушан», то есть светлая, ясная лучезарная, лицо сравнивается с лагия (изумрудом), а глаза с гаухар (драгоценным камнем).

Уже в 80-х годах стихи Абая резко отличаются от его юношес­кой лирики. Впервые в казахской литературе, Абай, согласно сво­ей поэтической программе, высказывает свое отношение к семье, к воспитанию молодого поколения, к женщине. Причем эта про­грамма органически вбирает в себя ценности богатого народного искусства, восточной поэзии, русской литературы, синтезируя их в национально-культурном стиле эпохи казахской литературы, сов­падающем с индивидуальным стилем Абая.

Женская тема начинает звучать остро и глубоко содержательно женские образы приобретают моральную высоту. Таким является образ возлюбленной в стихотворении «Словно месяц, изогнутый в небе ночном…». Как и многие другие стихи любовной лирики, оно ограничивается скромной целью — изобразить внешнюю кра­соту женщины, не затрагивая ее внутреннего мира. Но уже в этом раннем стихотворении Абая можно отметить выразительность по­этической речи Абая, следовавшей духу народной традиции, бо­гатство и разнообразие художественных средств изображения. И все же скромность задачи делает его содержание неглубоким, опи­сание красавицы кажется несколько формальным, отвлеченным.

Гораздо глубже раскрывается тема любви в знаменитом стихот­ворении «Шлю, тонкобровая, привет….», написанном в 1889 году. В этом же году Абай создает целый цикл любовной лирики, состо­ящий из стихотворений: «Ах, что за жребий ждет меня!…», «Дух унижен мой.*.», «Своим письмом к себе маня…», «Коса тугая туго сплетена», «Сияют в небе солнце и луна…».

Абай находит новые художественные формы для выражения человеческих переживаний. С большим мастерством и талантом он передает искренность и свежесть чувств, рисует тончайшие от­тенки эмоций двух влюбленных сердец. Лирические герои этого романтического цикла — джигит, страстно влюбленный в красави­цу, и красавица — возлюбленная. Разнообразны чувства, пережива­емые джигитом, различен характер и ответная реакция лиричес­кой героини в этих стихотворениях. В стихотворении «Дух уни­жен мой…» джигит обижается и упрекает свою возлюбленную, но в то же время настолько ее любит, что готов забыть ее неверность и снова бежать к ней при ее первом же знаке. Красавица возлюблен­ная, видимо, увлечена другим джигитом и поэтому довольно хо­лодна и строга к лирическому герою стихотворения. Мы невольно сочувствуем жалобе джигита.

Твои взгляд еще ни разу мне

Не подарил любви огня,

Ты не вернулась и, меня

Ища, не кликала к себе.

Горячей крови

Нет в тебе.

Прощай!

Ты слышишь ли мой стон?

Но в конце стихотворения лирический герой, который готов был умереть, лишь бы его возлюбленная была жива и здорова, чувс­твуя, что одними заклинаниями и мольбами о любви ничего не до­бьешься, находит в себе силы осудить неверную возлюбленную и обратиться к ней словами, полными горечи и достоинства:

Стрелу метнула ты в меня

Слепую, бог судья тебе,

Но знай: никто в своей судьбе

Не волен. Твой неверный шаг

На справедливости весах.

Не будет он никем прощен

До рокового смерти дня:…

 

Интересно, что, хотя стихотворение представляет собой моно­лог — обращение лирического героя, судьба его целиком зависит от решения героини. Раскрывая душевный мир героя, Абай показы­вает силу любовного чувства, внушенного героиней. Чередование коротких четырехсложных строк, с длинной восьмисложной стро­кой, возникновение и чередование средних и долгих пауз создает прерывистый, задыхающийся ритм стихотворения, что хорошо пе­редает взволнованное состояние героя.

Стихотворения — «Шлю, тонкобровая, привет…», «Ты зрачок глаз моих…» представляют собой шедевры любовной лирики Абая. Ог­ромная сила любовного чувства, яркие, смелые образы в его опи­сании, виртуозное владение формой характерны для этих стихот­ворений.

Они представляют собой послание — обращение к любимой. В них возникает идеальный образ возлюбленной возрожденческого типа. Довольно вольно, в духе традиций казахской народной поэ­зии, Абай рисует физические достоинства своей возлюбленной. Он воспевает ее красоту в ярких реалистических образах, используя смелые, неожиданные сравнения, оригинальные метафоры, тонкие аллюзии и эпитеты.

В то же время в стихотворениях возникает и духовный облик лирической героини. Возлюбленная поэта — горделивая, смелая, страстная женщина. Как говорит поэт:

В тебе — ни жадности, ни зла,

И горделива и смела…

Она предстает перед нами то гневной, то нежной, то грустной, то радостной красавицей. Скромность и холодность сменяется в ее характере покорностью и страстностью. Сила, искренность и воз­вышенность чувства, блестящая и отточенная форма выражения различных нюансов любовных переживаний сделали эти стихи на­родными песнями, образцами интимной лирики казахской поэзии. Можно смело утверждать, что они стоят в одном ряду с шедеврами любовной мировой лирики.

Стихотворение «Своим письмом к себе маня…» представляет со­бой как бы ответ на стихотворение «Шлю, тонкобровая, привет…». Можно предположить, что импульсом для возникновения данных стихотворений был роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин», а именно переписка Онегина и Татьяны. Известно, что Абай именно в этот период усиленно изучал и даже занимался вольным переводом некоторых отрывков романа, в частности, писем Татьяны к Онегину, и Онегина к Татьяне. Причем по содержанию они принципиально разнятся от пушкинских. Впрочем, форма устных писем — салемов была традиционна в казахском фольклоре, и здесь речь, скорей, идет о типологических схождениях, вызванных психологическими пред­посылками, нежели о контактных внутренних генетических связях.

В этом стихотворении, написанном от лица героини, естествен­но, наиболее полно раскрывается ее духовный облик, ее стремле­ния, мечты и надежды. Героиня стихотворения связывает свою судьбу с судьбой своего возлюбленного, «дерзкого белого сокола». Свое счастье она видит только в том, чтобы быть рядом с ним:

Умчишь с собою на коне –

Я буду счастлива вполне,

Уйдешь — несчастнее меня

Не будет девушки в стране.

Но даже в страсти, в своей покорности возлюбленному она не теряет чувства собственного достоинства. Своим простодушием и прямотой, нежностью и искренностью чувств, образ влюбленной девушки, лирической героини стихотворения, зажигает сердца не­вольной симпатией к ней.

На смену страстной и нежной, коварной и доверчивой, холодной и покорной, гневной и прямодушной лирического цикла любовных стихов 1889-1891 годов приходит лирическая героиня совсем другого типа, героиня, скорбящая и тоскующая, героиня, к которой со сло­вами утешения, отцовской любви обращается поэт в часы тяжелого горя, смерти любимого сына Абдрахмана. Это Магиш, невестка поэ­та, лирическая героиня стихотворения «Магиш, родная, не плачь…». Как к равной в горе и душевно близкому человеку обращается поэт со словами утешения к ней. Вместе с ней он скорбит о сыне. И в тяжком горе только в ней, в своей мужественной героине, он видит поддержку. Это стихотворение можно было бы отнести к «жоктау», песне — плачу, традиционному жанру казахской поэзии, если бы оно всем своим содержанием не противоречило бы ему. Скорее всего, оно ближе к другой жанровой форме казахской устной поэзии, «конил айту», песне-утешению, но адрес обращения в нем необычен. Поэтому подлинно новаторское воплощение женского образа в этом стихотворении делает его произведением классического стиля Абая, образцом новой литературной эпохи в казахской поэзии.

Таким образом, эволюция женских образов в лирике Абая шла от внешнего орнаментального описания и подражания восточным образцам классической поэзии ко все более проникновенным и глубоким женским характерам, воплощая лучшие национальные черты женщины – казашки, выражая в этом образе свои гуманис­тические идеалы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Пушкин – Абай және қазақ әдебиеті: Халықаралық ғылыми конференцияның материалдары. – Алматы:  Unique Service, 2006. – C. 254- 267.