АБАЙ (ИБРАГИМ) КУНАНБАЕВ — великий поэт, писатель, общественный деятель, основоположник современной казахской письменной литературы, реформатор культуры в духе сближения с русской и европейской культурой на основе просвещенного, либерального ислама.

Абай родился 10 августа 1845 года в Чингизских горах Семипалатинской области (по нынешнему административному делению) от одной из четырех жен Кунанбая, ага-султана Каркаралинского окружного приказа. Семья Абая была потомственно аристократической, и дед (Оскенбай) и прадед (Иргизбай) главенствовали в своем роду в качестве правителей и биев. Ему повезло в смысле семейного уюта и домашнего воспитания, поскольку и мать Улжан и бабушка Зере были чрезвычайно обаятельными и одаренными натурами. Именно с легкой руки матери данное отцом имя «Ибрагим» было заменено ласкательным «Абай», что означает «осмотрительный, вдумчивый». Под этим именем он прожил всю свою жизнь и под ним же вошел в историю.

Начатое в раннем детстве приобщение к устному творчеству народа и домашнее обучение у муллы было продолжено в медрессе имама Ахмед-Ризы. Одновременно он учился в русской школе и к концу пятилетней учебы начинает писать стихи. С 13 лет Кунанбай начинает приучать Абая к административной деятельности главы рода. Ему пришлось вникнуть в межродовые тяжбы, ссоры, интриги и постепенно он испытал разочарование ко всей административно-политической деятельности, что и привело к тому, что в возрасте 28 лет Абай отходит от нее целиком занявшись самообразованием. Но только к 40 годам он осознает свое призвание как поэта и гражданина, в частности поставив под стихотворением «Лето» свое имя (ранее он приписывал свои сочинения другу Джантасову Кокпаю). Значительным импульсом в раскрытии высоких потенций Абая стало в этот момент его общение с ссыльными русскими, с Е.П. Михаэлисом, Н. Долгополовым, С. Гроссом. Обращение Абая к России и русской культуре, испытавшей в XIX веке свой период «бури и натиска» в литературе и искусстве, оказалось тем более естественным, что в восточной традиции поэтическое слово ценилось чрезвычайно высоко. Абаю оказалась близка поэзия Пушкина, Лермонтова, Гете и Байрона. Он в своих переложениях их на русский язык тонко передавал дух переводимых стихов и адаптировал к мироошущению соплеменников.

На протяжении 20 лет чрезвычайно разностороенне расцветает гений Абая, он завоевывает необычайный авторитет, огромную и доселе в степи не встречавшуюся популярность. К нему стекаются акыны, певцы, композиторы, вокруг него толпится талантливая молодежь, создается социально-философская и литературная школа. Сыновья радуют Абая своим творческим задором, он задает им темы, так же как и многочисленным ученикам. Примечательны среди предложенных тем исторические сюжеты, связанные с национально-освободительной борьбой за независимость (Аблай, Кенесары, Шамиль).

Но Абай как властитель дум вызывает дикую зависть, бешенное озлобление, проявлявшиеся в самых грязных, коварных формах. Последние удары судьбы, связаны со смертью Абдрахмана и Магавьи. Он отверг лечение недуга и добровольно обрек себя на смерть. Он похоронен около своей зимовки в долине Жидебай, вблизи Чингизских гор, на 60 году жизни…

Я с утеса кричал,

Мне простор отвечал —

Отвечали горы и дол.

Но услышав звук,

Я искал вокруг:

Как, откуда тот звук пришел?

Был все тот же утес иной, —

Отклик есть, но отклик пустой.

* * *

Велика у меня,

Широка родня, —

Одиноким быть нет причин.

Велика семья, но не понят я

И живу средь людей один.

Как могила шамана, я

Одинок — вот правда моя!

Нельзя полностью понять трагическое ощущение одиночества, испытанное Абаем, без учета двух обстоятельств. Первое и самое принципиальное обстоятельство состоит в том импульсе к преобразованию культуры народа, который Абай дал. Речь идет прежде всего о словесной культуре, о поэтической традиции. Казахская специфика фольклора, несмотря на свою традиционность, и до Абая не исключала индивидуального творчества, о чем свидетельствует сохранившиеся имена акынов, певцов, сказителей, композиторов, импровизаторов, мастеров поэтического состязания, биев — диалектиков. Абай во все это привнес совершенно новое качество. Он влил в культуру казахов целый поток образов, форм (сатира, лирика, откровения, пейзажная лирика, исповедь) сюжетов, идей из иных культур и традиций, что означало включение казахской культуры в мир большой культуры классических цивилизаций и привитие свойственных последним духовных опытов к традиционной культуре казахов. В числе этих инокультур и арабская культура в таких ее крупнейших документах, как «Коран» и «Тысяча одна ночь», а вместе с ней эллинистическая традиция Аристотеля и Александра Македонского. Затем — тысячелетняя персидская культура и литература, которая уже в традиции семьи Абая вошла в его сознание с детства и закрепилась сознательным обращением к творчеству Фирдоуси, Саади, Низами, Навои, Физули. Совершенно новым, дотоле неизведанным был для казахов до Абая (за исключением хрестоматийных текстов Алтынсарина) мир русской культуры в связи с европейской культурой и европейской традицией. Но опорой восприятия Запада является глубоко осознанный Восток, приверженность исламу.

Есть сюжеты, которым самой судьбой предназначено кочевать. Подобно мифу об одноглазом чудовище, перенесенном из степи в Средиземноморье в виде гомеровского Полифема, один из сюжетов Гете через российские равнины дошел до степных кочевий в виде известных положенных Абаем на музыку стихов. Лермонтов перевел гетевскую «Ночную песнь странника», от этого и оттолкнулся Абай в своей эллегии «Қараңғы түнде тау қалғып». Такие совершенно разные культурные (традиции) пласты были Абаем органически претворены и органически приживлены к древу казахской традиции. Именно в этом творческом сплаве — сила Абая, мощь его культурного воздействия, ни с кем не сравнимая всенародность творчества. Вызывает, к примеру, удивительное сходство казахского песенного творчества с оперным искусством, но оно становится вполне понятным в контексте импровизаций Абая. Сказанное о вкладе Абая в казахскую культуру будет не до конца логичным, если мы упомянем того, что творчество Абая не замыкается рамками сохранившихся текстов и мелодий, а включает в себя могучее воздействие его личности. Он выступал в качестве бия советчика, рассказчика, ненавязчивого наставника, учителя, организатора неофициальной школы талантливых литераторов, просветителя, который в беседах, в разговорах щедро делился прочитанным, продуманным.

Все сказанное казалось бы говорит о прочной нерасторжимой и творческой связи Абая с окружением, с народом, о встречных потоках симпатий и откликов исключающих саму возможность трагического одиночества. Но жизнь, как правильно заметили наши предки зороастрийцы. не состоит из одних только светлых начал, в ней есть место для темных сил зла, которые неустанно стремятся изничтожить добро. Раньше по марксистским схемам сходные с жизнью Абая ситуации объяснились достаточно просто, чем и подкупали умы неискушенных и даже искушенных людей. Говорилось, к примеру, что есть царские администраторы, которым не нравилась сатира и критика Абая, связь его с политическими ссыльными. Есть к тому же коренные «волки», местная правящая верхушка, богатеи-баи, которые возненавидели Абая за его любовь и сострадание к обездоленным. Прекрасная схема, но слишком упрощенная и далекая от жизни. В ней, в жизни все было гораздо сложней и страшней. Ведь верно было сказано еще в древности, что «в своем отечестве нет пророка». Плотным кольцом сомкнулись вокруг Абая его ненавистники и недоброжелатели, мелькие завистники и «большие люди из верхов», которые по традиции считают себя «властителями дум». Поистине великий человек — «благородный муж» и остается им в противовес, по выражению Конфуция, «мелким человечкам».

К порывам юные сердца зову

Я человечность ставлю во главу.

Кто корыстолюбив и бессердечен,

Тот мелкий человек по существу.

Разве безжалостные строки о человеческих пороках казахов не стоит обратить к сегодняшнему дню? Ведь мы привыкли относиться к великим людям прошлого с почтением, воспоминая имя, забывая их советы и наставления. Разве перевелись «рабы суеты», «торговцы честью», «плуты, хлыщи и казнокрады», «ловчилы» и «рвачи».

Стяжатели вылезли гордо на свет.

За деньги все рады позорить и чтить,

Мгновенно в любой перекрасившись цвет.

Кто при жизни, да и сейчас хотел бы попасть под меткий язык Абая, который призвал:

Пора уже в конце концов

К столбу пригвоздить подлецов!

С сарказмом говорит о тех, кто выдает себя за новоявленных «батыров»

«Батыры» те

Нас к нищете

И бедам привели,

Нагла их рать…

А на самом деле их кредо:

«Не зевай!» — вот их мудрость и честь.

Надо представить себе казахское общество абаевской эпохи в целом. Это — прежде всего — колония со всеми атрибутами смеси имперской и колониальной психологии, чванством, самодурством, лизоблюдством, наглостью, внутренней ущербностью. Но это одновременно традиционное общество, где вся жизнь человека на виду, где человека не оставляют в стороне с его заботами и переживаниями, а постараются залезть в самую душу, внести семена подозрений и вражды, интриги, сплетен в ближайшее окружение. Невидимый глазу айсберг несовместимости с подлинным величием, большим человеческим сердцем на поверхности всплывал полицейской слежкой, сыском, враждебными действиями, вплоть до покушения на жизнь, клеветой и доносами… Воистину был прав   Лермонтов: восстал он против мнений света один как прежде и всегда. Но творчество Абая при всей его трагичности, вопреки превратности судьбы, вопреки всем ненавистникам, крепко вросло в толщу народного сознания и продолжает питать его плодотворными импульсами. Не удалось противникам Абая самое страшное, чего они хотели добиться: сомкнуть кольцо вокруг поэта так, чтобы слово его осталось безответным. Они просчитались в главном. Такое слово как слово Абая не могло остаться абсолютно неуслышанным.   Искренное слово, как сказал М. Бахтин, «всегда ищет ответного понимания и не останавливается на ближайшем понимании, а пробивается все дальше и дальше», а потому и бездонно в смысле глубины понимания.

Особое место в творчестве Абая занимает «Қара сөз», под этим наименованием объединены 45 «Слов», небольших законченных фрагментов, выраженных в тщательной художественной, стилистически обработанной   прозаической форме. Это и непосредственное обращение к читателю, откровенный разговор — собеседование, это  и «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет», это и философия жизни отдельного человека на фоне судеб народа. Термин «қара» (черный) в сочетании с термином «Сөз» (слово) чрезвычайно многозначен: это и обозначение прозы в отличие от   рифмованной речи и текста, это и обозначение печали, и, наконец, обозначение, идущее от тюркской традиции, важного, значительного, первостепенного главного. «Қара сөз» по жанру близки к тому, что в чингизовской традиции называлось «билик», метким изречением, рассказом о жизненном примере, имеющем значение образца. По европейской традиции, это – жанр «Максим», «Афоризмов», «Бесед». А по сути «Қара сөз» — исповедь. Данное на русском языке название этому произведению «Слова назидания» звучит сухо, моралистично, менторски-наставительно. Но с ним приходится считаться как высказывание перед лицом мира и прежде всего   собственной совестью, жанр – известный в мировой литературе со времен Марка Аврелия, Петра Абеляра, Блеза Паскаля и Жан-Жак Руссо. Но для тюркской литературы и казахской в особенности в силу преимущественно эпического характера, — но не только — «обнажение души», обнаруженное в «Словах   назидания» явление   беспрецедентное. Исповедь — чрезвычайно ответственный жанр. Он требует от писателя предельной честности и искренности, здесь противопоказаны малейшая фальшь и рисовка. Вот почему «Слова назидания», хотя и в отдельных, элементах имели в последующем развитии духовной культуры казахов восприемников, но в целом, в особенности для всего периода полного подчинения московскому центру, не нашли сколько-нибудь достойного продолжения. «Слова назидания» не просто исповедь, а страстный призыв, обращение, манифест к своему народу, желание быть услышанным, понятым и принятым. Абай хочет, чтобы его голос не остался гласом вопиющего в пустыне. Канва повествования начинается с зачина казалось бы сугубо индивидуального: «Хорошо ли я прожил до сегодняшнего дня, но пройдено не мало… Но вот когда уже виден конец пути, когда обессилел и устал душой, я убеждаюсь в бесплодности своих благих стремлений, в суетности и бренности человеческой жизни». Так подводит Абай итог собственной жизни и объясняет решение записать «свои мысли». «Может быть кому-то придется по душе какое-нибудь мое слово и он перепишет его для себя или просто запомнит, и если нет — мои слова, как говорится, останутся при мне». Но трагизм ситуации не в обычной сентенции по поводу бренности жизни и свойственной ей суеты сует. «Хоть и существую я, но поистине мертв. Не могу разобраться, в чем причина: то ли в бессильной досаде на сородичей, то ли в отверженности от самого себя, то ли еще в чем-то. По всему внешнему виду я вполне здоров, изнутри же мертв. Смеюсь ли, не чувствую радости. Чтобы ни делал, говорю ли, смеюсь ли — все это как совсем не мое, а кого-то иного» (Собственный перевод).

Такая опустошенность означает что человек не получает извне духовных откликов, что не обнаружилось никаких проблесков, никаких опор для уверенности в возможностях окружения…

Суровый счет, предъявленный поэтом своим братьям-казахам, мало что оставляет для утешения. Абай откидывает в сторону всякие внешние обстоятельства, и разговор заводит по существу тех ценностей и ориентиров, которые заводят казахов в тупик: ложное самомнение в превосходстве над другими, праздность, леность, индивидуализм и груповщина, мелкое тщеславие, зубоскальство и глупый смех, потеря совести, высоких стремлений, отсутствие согласия и единения, почтение к ворам, злодеям и мошенникам… Откуда вошел в кровь «гордого степняка» целый сонм этих дурных качеств? И это-ли — есть «мой народ, который я люблю и к сердцу которого я ищу тропу?» Поэтому в упомянутом девятом слове речь идет не просто о личном духовном самочувствии, а о состоянии и судьбах народа. «Не пойму» — пишет Абай — как я «отношусь к своему народу… питаю к нему неприязнь или люблю? — Если б любил, то без малейшего сомнения одобрил бы его нравы и среди всех черт нашел бы хоть одну, достойную похвалы. Моя любовь не давала бы погаснуть вере, будто мои соплеменники обладают качествами, присущими великому народу. Но нет у меня этой веры. А если бы не любил, то не разговоривал бы с сородичами, не советовался, не доверял бы им сокровенные мысли. Просто не мог бы обращаться с ними, и не было бы мне дела до того, что среди них происходит. Откочевал бы, чтоб с глаз. Но не смог сделать и этого».

И в поисках того, как обрести качества великого, а не мелкого униженного народа, Абай не видит других путей, как возрождение лучших традиций прошлого, духа предков («аруаха»), сочетающегося с потоком времени просвещенного ислама, которой он называет сознательной верой, противопоставляя ее «слепой вере». И конечно, все это связано с культом разума, направляемого благородным и чистым «сердцем», говорит Абай. Он всячески предостерегает против узко-примитивного понимания знания как просто средства к карьере. Абай зорким сердцем предчувствовал, что к плодам просвещения и традициям народа постараются прильнуть различные демагоги, потворствующие на самом деле только своим личным интересам и развязывающие темные инстинкты масс. Это они внушают народу ложные ценности, путая ловкость с храбростью, святость с хитростью, честь с богатством, авторитет с наглостью, а затем говорит Абай в «44 слове» — «они делают свой выбор, прощупав пульс казаха и определив, какое из перечисленных «достоинств» сейчас больше в цене и принесет им выгоду». «При этом каждый мнит себя самым необходимым для народа человеком».

Основное чувство, пронизывающее «Слова назидания», это — боль по поводу неразвитости основной части народа и надежда, вера в могущество разума и внутренних потенций, накопленных историей. «Кто отравил Сократа, сжег Жанну д’Арк, распял Христа? — спрашивает поэт. — Толпа. Значит у толпы нет ума. Сумей направить ее на путь истинный. Чтобы народ перестал быть толпой, нужны образованные люди, пекущиеся о народе, необходимо возникновение потребности в культуре и в самообразовании. Все эти процессы потребуют целеустромленности, махом не перескочишь к высотам культуры. Человек должен как минимум освободиться от нужды в хлебе насущном, ибо только в виде исключения, редчайшего случая кто-то способен преодолеть все препятствия, замыкающие человека в рамки повседневной борьбы за существование. Главное в процессе обучения состоит в том, что оно должно принести ученику радость познания. Поэт протестует против «насилия со стороны родителей и мулл, которые убивают в детях искренность».

В педагогической системе Абая первостепенное значение отводится нравственному примеру и языкам. Через родной язык впервые открывается окно в мир. Широта взгляда, общечеловечность обязывает изучать языки других народов.

Испытанный им самим путь приобщения к европейской культуре Абай пропагандирует как всеобще — значимый путь приобщения к достижениям европейской цивилизации. «Знать русский язык — значит открыть глаза на мир» — говорит Абай в 25 слове. Но знать русский язык не значит пресмыкаться и раболепствовать перед царским чиновником. Тут двуединая задача — освоить чужие достижения и на этой основе осознать свое достоинство и отстаивать его. «Знание чужого языка и культуры делает человека равноправным с этим народом, он чувствует себя вольно, и если забота и борьба этого народа ему по сердцу, то он никогда не сможет остаться в стороне». Отталкиваясь от общего правила, что тот, кто способен воспринимать чужую культуру, делает шаг к более широкому взгляду на мир, научается к самокритичности и к преодолению ограниченности, Абай еще раз настаивает: «Русская наука и культура — ключ к осмыслению мира, и, приобретя его, можно намного облегчить жизнь нашего народа. Например, мы познали бы разные, но в то же время честные способы добывания средств к жизни и наставляли бы на этот путь детей, успешнее боролись бы за равноправное положение нашего народа среди других народов земли». Именно в концовке этой фразы, в призыве бороться «за равноправное положение нашего народа среди других народов» лежит самый глубокий корень того обстоятельства, что последующее за Абаем поколение интеллектуалов  объединившихся   вокруг Алаш-Орды,   восприняло Абая как свою духовную предтечу, как духовного вождя возрождения казахской нации. Это — Алихан Букейханов, Миржакып Дулатов, Ахмет Байтурсынов, Магжан Жумабаев, вся блестящая плеяда талантливых деятелей начала и первой трети XX века, уничтоженных безжалостной рукой большевистской опричнины и их приспешников, жалких Сальери. Двигаясь в русле абаевского наследия, последователи Абая смогли поднять его на новую высоту. Прежде всего, они создали круг интеллектуального общения, то, чего так не доставало Абаю, чувствовавшим себя в духовном вакууме. Абай как Валиханов и Алтынсарин, по сути дела действовали в одиночку, предпринимая индивидуальные усилия. Во-вторых продолжатели заветов Абая связали общие нравственные требования с конкретной политической программой обретения независимости и социально-экономического прогресса. Эта высота была утрачена за годы тоталитарного режима. Возврат к ней на новом витке истории, когда, Казахстан юридически обрел независимость, был бы самым лучшим памятником Абаю.

Представление о том, почему даже официозно признанное творчество Абая как человека, призывавшего «учиться у русских», вкладывалось до последного времени в определенные ограниченные рамки «литературы», понимаемой в узком виде школьной дисциплины, может дать одна газетная полемика в августе 1928 года. Уровень полемики — целиком сверх догматичный по-марксистски, но внутренние мотивы официоза зато предстают в обнаженном виде. Предпосылки полемики таковы: надо «покритиковать» Абая, «разбить» его именно за «философию». Сделать это надо во имя того, чтобы не появился соблазн признать Абая «духовным вождем нашего молодняка» со всеми последствиями: тут тебе и ислам, и культ предков и призыв быть «жүректы», «сердечным, мужественным» сыном своего народа и многое другое. Незыблемый постулат одного из полемистов состоял в следующем: «Наш научный метод познания — материалистическая диалектика и нашей молодой казахской общественности следует учиться не у Абая, а у Маркса, Плеханова, Ленина и других классиков Марксизма». Что поэтому следует делать? Ответ таков: «Одна из первоочередных задач партийной организации Казахстана на идеологическом фронте состоит в том, чтобы покончить с абаизмом, как с обычным буржуазным хламом. Поэтому в кратчайший   срок необходимо мобилизовать все культурные силы партийно-советской общественности Казахстана против Абая и его единомышленников». К чести казахской интеллигенции нашелся человек, который усомнился в необходимости организовать целый «фронт» для борьбы с Абаем и «абаизмом». Естественно, ему пришлось закамуфлировать свою позицию частоколом принятых идеологических стереотипов и внешне присоединиться к официозу. Отсюда оговорка: «Грубо неосторожный поход… способен только усилить фетишизм вокруг имени Абая, и породить разброд понятий на идеологическом фронте в нашей партийной организации». Назовем первого автора — «разрушителем абаизма», а второго — защитником. Согласно версии первого в деятельности Абая различаются два периода. В первый период Абай стоит за сохранение и реставрацию казахской родовой общины. Получив «отпор от действительности», Абай становится «идеологом нарождающейся казахской буржуазии», о чем свидетельствует суждение о необходимости преодоления родовой вражды, призывы к культуре, знаниям, прогрессу. Вся философия Абая «безнадежная теология» на самом деле прикрывающая «интересы товарно-капиталистических отношений… и даже идеологию теперешней казахской националистической интеллигенции». Более изобретательно приходится рассуждать тому, кто взял на себя миссию отстоять Абая. Он вынужден «признавать». Абая не как философа, а только как «родоначальника казахской классической литературы», добавляя от себя его значимость как «общественника своего времени». Главные упреки, которые доброхот хочет отвести от Абая, это его духовное влияние «на националистическое движение» и на «алашординцев». Сейчас мы можем со всей ответственностью сказать: именно в том, что Абай оказал влияние на нарождавшуюся национальную интеллигенцию начала XX века, состоит одно из непреходящих достоинств Абая как выразителя сокровенных дум казахского народа. Конечное определение столь близко к духу нашего времени второго оппонента, можно воспринять целиком: «Абай — общественно-публистический идеолог нарождающейся новой общественности своей эпохи» (Полемика воспроизведена по журналу «Абай», 1992, № 2).

Время для такой масштабной оценки фигуры Абая пришло.

Первым, кто способствовал, сбору и изданию полного собрания сочинений, своду данных о жизни и деятельности Абая был упомянутый выше Кокбай Жанатайулы (1864-1927). Громадная работа по всем линиям абаеведения принадлежит М. Ауэзову. Помимо сугубо научных исследований жизни и творчества классика казахской литературы он благодаря роману «Абай» запечатлел свое имя подле Ибрагима Кунанбаева.

 

Касымжанов А.Х. Портреты

(Штрихи к истории

степи). – Алматы: Қайнар, 1995. – 7-18 стр.

 

Материал подготовлен магистрантами первого

года обучения Кребаевой А., Нурашевой Г.