Известный поэт, культуролог, философ
А.Кодар,  рассуждая о  философской прозе Абая пишет, что «прозаические
этюды Абая Кунанбаева нельзя назвать ни «Словами назидания», ни «Книгой слов».
Ибо  они не имеют ничего общего ни с
исламским жанром поучений, ни с Библией или Кораном. Это сочинение человека,
обладающего историческим мышлением, и потому, понимающего, что время пророков
прошло и настала эпоха хакимов , или знающих. А хакимы – это те, кто мыслит.
Поэтому это произведение следует переводить «Размышления, или, монологи», где
первое слово означает название, а второе – жанр прозаических этюдов. В этом
сборнике монологов Абай, минуя русский опыт, и, отказываясь от восточного
процедурного мышления, напрямую обращается к духовному опыту Запада и,
реанимировав в себе античную или греческую модель вопрошания, пытается заново
пересмотреть многие проблемы исламской теофилософии и ортодоксии.

         Вцелом «Размышления» Абая – это культурологическое произведение, где казахи XIX
века рассмотрены на широком фоне этнографических, исторических, религиозных,
ментальных и иных сопоставлений с другими народами, что позволяет автору
рассмотреть их без контуров национальной спеси и шовинистической
тенденциозности»(1, 386).

         В истолковании А.Кодара философская
проза, или философский дискурс Абая имеет:

1. Прямые аналоги в западно —
европейской философской традиции, связанной с именами Монтеня, Шопенгауэра,
Кьеркегора, Марка Аврелия, Блаженного Августина; до Абая эта традиция западно –
европейского философствования дошла предположительно через Л.Н. Толстого.

         2. Абаю, охваченному прогрессистскими
веяниями XIX века, было тесно в рамках мусульманской ортодоксии и, потому, в
поисках формы он обращается к эссеистической манере письма, свободной и
раскованной, где можно мыслить о чем угодно и в каком угодно направлении.

         3. Вместе с тем Абай не отказывался от
духовной основы философствования, которой всегда было исламское вольномыслие;
мыслитель совершает феноменологическую редукцию и возвращается к античным
истокам ислама, к аристотелевско – платоновскому рационализму, без которого
немыслимо всякое философствование в исламе.

4. Прозаические этюды Абая
нельзя назвать чисто философским произведением; это скорее интеллектуальная
публицистика или своеобразный сплав, в котором и этика, и теология, и
культурология, и философия, и просто мысли по поводу.

         5. Прозаические этюды – это разговор с
самим собой и с Богом , т. е. это одинокие размышления вслух, или монологи, как
их принято называть в западно – европейской традиции; вспомним «Монологи»
Августина или «Размышления» Марка Аврелия, которые появились в сходной с Абаем ситуации
– ситуации самооторжения от толпы в целях укрепления своей веры и мысли,
ставшей для них превыше всего.

         6. Абай сыграл для кочевых казахов роль
Сократа, вдребезги разбившего каноны традиционного мышления и властной рукой
поставившего их на путь мысли и веры.

         7. Абай создал модель поведения,
которая и поныне является образцом для потомков; это модель, при которой
создается культура и цивилизация, религия и философия, народ и человечество (
1,383-388).

 

I.
Размышление первое, или  «Слово
первое»

«Ибрахим
мырза жил в казахской степи и не получил должного признания в

    мире. А был он гениальным поэтом,
просветителем, философом. Он родился

                                                 в
ничтожной среде и прожил унизительную жизнь»

(Шакарим)

       «Природа
Абая, голос Абая, дыхание Абая – это
дыхание времени, голос

        самого
народа. Сегодня голос поэта
сливается с нашими голосами, крепнет

        и
набирает новую мощь» (Мухтар)

Шакарим писал об Абае во
времена, не столь отдаленные от
той эпохив которой жил и творил величайший казахский мыслитель-просветитель и поэтому оценка современного
Абаю социально-духовного пространства в устах
ученика философа имеет негативную
окрашенность. Действительно, среда, в которой создавал свои философские
труды великий Абай, не представляется идеальной, способствующей
адекватному восприятию и признанию духовных откровений мыслителя.
Казахская степь в конце 19 и начале 20 века, пребывающая в большей
части во власти меркантильных человеческих страстей, не могла вступить с
Абаем в полноценный духовный диалог. Но время движется, социально-духовное
пространство положительно трансформируется!

Мухтар Ауэзов, ученик и достойный продолжатель духовного
реформаторства своего Учителя, писатель-мыслитель, открывший
всему миру непреходящую ценность мыслей Абая, говорит о том, что философский
дискурс его Учителя «набирает новую мощь» в новые времена.

В настоящее время казахская духовность, испытавшая и
выдержав­шая все социально-экономические и политические потрясения
кроваво-красного 20 века, нуждается в «голосе Абая», который и сейчас является
мощным катализатором возрождения высокого духа народа. Философия «вечных
истин», о которых говорит Абай в своей главной книге «Книга
слов» — это живая и постоянно актуальная программа духа, составленная казахским
мыслителем на основе интеграции духовного опыта родного народа с
общечеловеческими духовными ценностями.

Методологической основой нашего исследования являются
идеи российских и казахстанских ученых, связанные с конструктивной
актуализацией достижений когнитивно-прагматической парадигмы, синтезирующих дис­курсивный
и концептуальный анализ. Например, по мнению Г.П. Кофановой, современная
когнитивно-дискурсивная парадигма предлагает для исследо­вания речевой
деятельности дискурсивно-семантический анализ, предпо­лагающий инвентаризацию
концептов и выявление их связей в текстах по какой-либо тематике, а также
анализ языковых фактов как репрезентацию концептов. При этом под дискурсом понимается совокупность текстов, связанных
друг с другом тематически, диалогически, интертекстуально;
дискурсивно-семантический анализ способствует выявлению концептуальных структур,
отражающих различные авторские позиции [2].

Объектом нашего описания является философский дискурс
Абая, представленный    в    «Книге  слов»   (Қара  сөз),   перевод   К.Серикбаевой  и  Р. Сейсенбаева [3]. В качестве конкретного предмета истолкования в нашей
статье выступает «Слово первое», или «Размышление первое».

«Слово первое» состоит из семи структурно-смысловых частей, из которых первое и седьмое, на наш взгляд,
необходимо считать ядерными в содержательном отношении. Основанием для такой квалификации отмеченных фрагментов текста является то, что
в них актуализируется в концентрированном виде ядерная когнитивно-пропорциональная структура, маркирующая самые значимые единицы сознания автора-творца, самые существенные признаки его интенсионального мира, или идеологии мыслителя,
обусловившие акцентуацию основных проблем, определяющих своеобразие
фило­софского дискурса Абая.

Позицию субъекта в данной макропропозиции занимает автор-творец, позиция предиката отмечена
использованием большого ряда признаковых слов (глаголов, прилагательных,
наречий, существительных с предикативной семантикой).

Исходная информационно-смысловая структура, четко
выражена в первом предложении первой структурно-смысловой части:

«Хорошо я жил или плохо, а пройдено немало: в борьбе и
ссорах, су­дах и спорах, страданиях и тревогах дошел до преклонных лет, выбив­шись
из сил, пресытившись всем, обнаружил бренность и бесплодность своих деяний,
убедился в унизительности своего бытия».

Членение и детализация смысла, заложенного в этом сложном
речевом акте, осуществляется на уровне глагольного ряда — «жил»,
«пройдено», «дошел», «обнаружил», «убедился», который приобретает текстовую
выразительность за счет наречных, именных и деепричастных распространителей.
Сравните: а) «Хорошо… жил или плохо», б) «пройде­но немало», в) «в борьбе и
ссорах, судах и спорах, страданиях и тревогах дошел до преклонных лет», г)
«выбившись из сил, пресытившись всем, обнаружил бренность и бесплодность своих
деяний», д) «убедился в уни­зительности своего бытия».

Кванты информации, выводимые из отмеченной
повествовательной структуры, с одной стороны, представляют реальную панораму
жизни автора-творца с другой, актуализируют эмотивный авторский контекст, в
котором доминируют пейоративные интонации. В целом исходная
информационно-смысловая структура предопределяет интерпретацию событий,
нашедших отображение в тексте «Слова первого», в плане тени, т.е.
исключительно на уровне негативного истолкования совре­менной автору
действительности. Исходная информационно-смысло­вая структура, выраженная в
первом речевом акте (первом предложении), несмотря на использование в
ней дейксиса как активного словесного знака субъекта, представляет собой на
коммуникативном уровне сильное нарративное высказывание, содержащее достаточную
информацию, однозначно интерпретируемую без обращения к левому и правому
контексту.

Второе и третье предложения первой структурно-смысловой части, образующие отдельную, новую по
отношению к исходной, смысловую структуру и актуализиющие эксплицитно авторские
модальные смыслы, на коммуникативном уровне репрезентирует
мысли-проблемы, имеющие особую значимость для создателя текста «Чем теперь заняться, как прожить оставшуюся жизнь? Озадачивает то, что не
ухожу ответа на свой вопрос».

И в данных речевых актах
на внешнем (семантическом) уровне активны распространенные глагольные
словоформы «чем заняться», «как прожить» (инфинитивные), «(меня) озадачивает»,
«не нахожу ответа» (личные имперфективные). Но функциональная значимость
отмеченных речевых единиц на глубинном уровне не связана с воссозданием
реальных картинок жизни автора-творца, а прямо репрезентирует глобальную
проблему, определяющую своеобразие когнитивно-пропозиционального авторского
контекста, отмеченного актуализацией глобального риторического знака-смысла:
«Что делать? Нет ответа».

Основная (ключевая концептуально-авторская)
информационно-смысловая структура, отражающая реальные намерения автора-творца,
находит выражение в седьмой структурно-смысловой части: «Наконец решил: бумага
и чернила станут отныне моим утешением, буду записывать свои мысли. Если кто
найдет в них нужное для себя слово, пусть перепишет или запомнит. Окажутся не
нужными мои слова людям – останутся при мне. И нет у меня теперь иных забот».

И это информация, включаемая нами в стилистическое
ядро текста, имеет собственные структурно-семантические признаки. Членение и
детализация смысла и в данном сложном речевом акте осуществляется на уровне
актуализации глагольного ряда: решил, станут (утешением), буду записывать,
найдет, перепишет, запомнит, окажутся (не нужными), останутся, нет. Но в
отличии  от глагольных повествовательных
экспрессем в исходной информационно-смысловой структуре (форм прошедшего
времени) в седьмой структурно-смысловой части особую активность имеют
глагольные экспрессемы будущего времени, не являющееся собственно
повествовательными единицами, функциональная значимость которых прямо связана с
определением авторских интенций в тексте-размышлении. И в контексте седьмой
структурно-смысловой части имперфективные глагольные экспрессемы чередуются с
перфективными, но в общем виде домируют последние, что мотивируется
особеностями информационно-смысловой структуры, представляющей собой
субъективно-модальное целое, репрезентирующее «программу» действий
автора-творца в ближайшей реальной перспективе.

Обратим внимание на важнейшую черту,
объединяющую в целостную когнитивно-пропозициональную структуру начальную и
заключительную структурно-смысловые части текста «Слово первого»: в
соответствии с некоторыми характеристиками грамматики повествовательного текста
Цветана Тодорова [4] в стилистическом ядре произведения  интегрирующим признаком  1 и 7 структурно-смысловых частей является
категория наклонения. Дело в том, что именно признак реальность существенно
отграничивает стилистическое ядро текста от стилистическрй периферии, которое
маркировано признаком нереальности. Ключевые глагольные экспрессемы,
актуализированные автором в начальной и заключительной структурно-смысловых
частях, в абсолютном виде обозначают реальные действия в прошлом, будущем,
настоящем.

К стилистической периферии в тексте
«Слово первого» мы относим 2,3,4,5,6 структурно-смысловые части. В каждой из
названных информационно-смысловых структур актуализируется 5 потенциально
возможных микроситуаций, представляющих 5 гипотетических желаний автора-творца.

Первое желание: «Править народом? Нет, народ неуправляем
< … > ,    сохрани Аллах от
непосильного бремени».

Второе желание. «Умножать ли стада? Нет, не стоит
заниматься этим <….>».

Третье желание: «Заняться наукой? Как постичь науку,
когда не  с кем словом умным
перемолвиться? Кому передать накопленные знания,  у кого спросить то, чего не знаешь?
<….>»

Четвертое желание: «А может, посвятить себя богослужению?
Боюсь, не получится <….> Ни в душе, ни в жизни не ведаю покоя, уж какое
благочестие среди этих людей, в этом краю».

 Пятое желание: «Воспитывать детей? И это мне не под силу. Воспитывал     бы, да не ведаю
как и чему учить? Какому делу, с какой целью учить, для
какого народа воспитывать их? <…. >»

Пять потенциально возможных ситуаций, актуализируемых в
стилистической периферии «Слова первого», словесное выражение находят в пяти
когнитивно-пропозициональных структурах, представляющих неосуществимые желания
создателя текста. На внешнем семантико-стилистическом уровне отмеченные
фрагменты произведения объединены использованием одного и того же
экспрессивного знака — риторического вопроса. На
внутреннем, собственно содержательном уровне в стили­стической периферии, кроме
ключевого интегрирующего признака — ка­тегории ирреальности, сквозным
представляется и эмотивный пейора­тивный контекст, или негативный смысл,
эксплицитно маркированный в таких оценочных тематически связанных суждениях:
«Нет, народ неуправляем» (1), «Не стану омрачать остатки своих дней, ухаживая за скотом на радость проходимцам, ворам и попрошайкам» (2),
«Знания оборачиваются горечью, приносящей преждевременную
старость, когда нет рядом человека, с кем можно поделиться радостью и
печалью» (3), «Ни в душе, ни в жизни не ведаю покоя, уж какое благочестие
среди этих людей» (4), «Какому делу, с какой целью учить, для
какого народ, воспитывать их» (5).

В целом когнитивно-пропозициональные структуры, нашедшие
смыс­ловое оформление в стилистической периферии, отражают пять сфер активной социальной деятельности в казахской степи, но все
они не прием­лемы для автора, так как каждая из данных сфер степной жизни
омрачена теми или иными негативными проявлениями, остро ощущаемыми мыс­лителем:

                       1.Управлением народом, но народ неуправляем!

                       2.Увеличивать материальное благосостояние, но кто его

                          потребитель!

                       3. Заняться наукой, но с кем можно поделиться знаниями!

                       4. Служение богу, но нет благочестия среди людей!

                       5. Воспитание детей, но для какого народа воспитывать
детей!

Единственный положительный жизненный ориентир, реальный и
достойный мудрого человека, дошедшего до преклонных лет, много страдавшего,
остро прочувствовавшего унизительность своего бытия в духовном вакууме, это
автокоммуникация с установкой на диалог с идеальным собеседником-адресатом в
будущем.

Подводя итоги нашим наблюдениям над особенностями философ­ского
дискурса Абая, выраженным в «Слове первом» или «Размышлении первом», обратим внимание на специфические черты концептосферы
данного произведения. В соот­ветствии с универсальным принципом
речемыслительной деятельности человека говорящего, принципом контраста, когнитивно-пропозицио­нальная
структура «Слова первого» позволяет, на наш взгляд, вычленить два
противопоставленных ряда концептов.

Первый ряд единиц сознания великого казахского поэта,
просвети­теля, философа, имеющий позитивную значимость в «Слове первом», связан
с планом света, т.е. данные концепты отражают положитель­ные параметры
мировидения, мироистолкования разочарованного в ничтожной среде «первого поэта
казахов». Этот ряд незначителен по объему и сконцентрирован в стилистическом
ядре: бумага и чернила (словесные знаки творчества), свои мысли, мои слова – эксплицитные единицы контекста произведения, репрезентирующие
богатство внутреннего мира создателя текста. Фокусом положительного поля сознания мыслителя, ядерной единицей авторской
концептосферы в «Слове первом» представляется концепт-образ самого автора-творца,
словесно актуализированный в местоименных словоформах — я,
мой, свой. Автор-творец в контексте всего произведения выступает в
качестве воплощения высокой духовности, униженной «бренностью и
бес­плодностью своих деяний», не находящих отклика в родном краю, в сердцах соплеменников.

Второй ряд единиц индивидуального сознания, авторской
концептосфе­ры,  имеющий негативную
функциональную значимость, структурирующий план тени относительно
объемен и включает на внешнем уровне речевые единицы как из стилистического
ядра, так и из стилистической периферии. К данному ряду относим следующие
индивидуально-авторские концепты: «унизительность (своего бытия)», «управление
народом»,  «умножение
ста­да», «занятие наукой», «служение богу», «воспитание детей». Актуализа­ция
этих негативно мотивированных единиц авторского сознания обусловливает
в целом доминирование плана тени над планом света.

«Природа Абая, голос Абая, дыхание Абая» набирают силу в
наше время, и услышать Абая, прочувствовать всю глубину мыслей Абая сей­час, в
настоящий момент, когда казахская интеллектуальная среда нуж­дается в мощном
катализаторе возрождения высокой духовности, — наш долг перед будущим.
Постоянный диалог с Абаем — это требование се­годняшнего дня, необходимое всем
тем, кто заинтересован в сохранении чистоты духа родного народа!

 

II. Размышление
тридцать восьмое, или «Слово тридцать восьмое»

 

1. Концепт «Бог» в философском дискурсе Абая относится к
числу ядерных, о чем свидетельствует в первую очередь активность
соответствующего словесного знака в «Книге слов» великого казахского мыслителя.
В «Слове сорок пятом», завершающем знаменитую Книгу, актуализируется такой
авторский контекст-рассуждение:

«Доказательством существования единого и всемогущего Бога
является то, что многие тысячелетия на различных языках люди говорят о
существовании Бога и сколько бы ни было религий, все считают, что Богу присущи
любовь и справедливость.

Мы не создатели, а смертные, познающие мир по созданным
вещам. Мы — служители любви   и  справедливости.   И  отличаемся  тем, насколько лучше один другого осознаем
творе­ния Всевышнего.

Начало человечности — любовь и справед­ливость».

Активная функциональная значимость кон­цепта «Бог» в данном произведении
обус­ловлена тем, что эта единица авторского созна­ния является сквозной
(используется практи­чески во всех «Словах») и вводится в сознание читателя как
в «Слове первом», так и в «Слове сорок пятом» (в сильных местах словесного
целого). Но если в «Слове первом» домини­рует пейоративный смысл, то в «Слове
сорок пятом» актуализация концепта «Бог» полностью окрашено мелиоративными
красками. В приве­денном фрагменте из заключительного Слова экспликация  данной
речемыслительной   структуры  отмечено
следующими  характеристиками: 1)
апелляцией к общечеловеческой культуре, т.е. репрезентация концепта «Бог»
сопровождается определением его в качестве универсально-прецедентного феномена;
2) представлением анализируемой речемыслительной единицы как компонента плана
света посредством распро­странения ее эмоционально-положительными концептами
«любовь» и «справедливость».

В содержательном отношении в целом в контексте «Слова
сорок пятого» Абай опреде­ляет отношение человека и Бога и представляет
программу движения человека к Богу: «Мы — служители любви и справедливости».
Противо­поставление Создателя смертным, включение в текст речевых единиц
«любовь» и «справед­ливость» в изъяснительной функции порождает, на наш взгляд,
концептуальную метафору, где областью-источником представляется понятий­ный фон
лексем «любовь» и «справедливость», а областью-целью семантическая структура
концепта «Бог». Можно услышать голос, что эта «метафора, который мы живем», что
это широко распространенная во многих культурах метафора, определяющая ценность
Бога. Но «Бог» в интерпретации казахского мыслителя — не абсолютная идея, не
абстрактная сущность, а активная конкретная реальность, определяющая процесс
подлинного очеловечения; осознания творений Всевышнего — путь к Богу,
творческое самопознание человека — познание Всевышнего.

2. Развернутая экспликация концепта «Бог» («Аллах»)
содержится в «Слове тридцать восьмом», в котором автор как творческая языковая
личность использует вновь мета­форический контекст в качестве ведущего
экспрессивного приема. При этом процесс порож­дения метафоры осуществляется Абаем
на когнитивном уровне, когда область-цель (кон­цепт «Аллах») находит
интерпретацию через перенос семантики области- источника, пред­ставленного
мелиоративными концептами «Жизнь», «Наука», «Могущество»,
«Зоркость», «Чуткость», «Желание», «Слово», «Созидание».

Мыслитель декларирует:

«Ты сказал, что веришь в Бога, в его лики и имена. Тогда
ты должен знать его имена, понять величие сущности каждого из его ликов… Не
тверди невежественно, что невозможно упо­добиться Богу. Действительно, нельзя в
точности воспроизвести творения Всевышнего. Но подражай во всем делам его,
следуй ука­занном им путем. Вот светлейшие лики Аллаха: Жизнь, Наука, Могущество, Зоркость, Чуткость,
Желание, Слово, Созидание.

Создатель наделил человека этими восьмью ликами, но не в
таком абсолютном совер­шенстве, каковым он сам обладает».

Метафорический контекст и в данном рассуждении строится
по известной схеме: 1) область-источник и область-цель неэкви­валентны с
позиций прагматики и узуальной семантики; 2) область-источник — это
более конкретное знание, получаемое человеком в процессе взаимодействия непосредственного опыта с действительностью
(«Знание по зна­комству» по терминологии Б.Рассела); 3) об­ласть-цель — менее
ясное, менее конкретное, менее определенное знание («Знание по опре­делению»)
[5,10]. Уточним еще раз, в нашем определении в дискурсе Абая: область-источник
составляют отмеченные выше восемь лексем, а область-цель — концепт «Бог».

Опираясь на известную методику описания структуры
концепта, приведем словарные значения лексем Жизнь, Наука, Могущество, Зоркость, Чуткость,
Желание, Слово, Созида­ние, а также — Лик, имеющих особый сакраль­ный
смысл в контексте философско-богословского дискурса казахского Мыслителя.
Начнем с последних двух (все толкования из словаря С.И.Ожегова).

Лик. 1. Лицо
человека (устар. и высок.), а также изображение лица на иконах. 2. перен.
Внешние очертания, видимая поверхность чего-н.

Жизнь. 1.
Совокупность явлений, проис­ходящих в организмах, особая форма существо­вания и
движения материи… 2. Физиологи­ческое существование человека, животного. 3.
Деятельность общества и человека в тех или иных проявлениях. 4. Реальная
действитель­ность. 5. Оживление, проявление деятельности, энергии.

Наука. 1.
Система знаний о закономер­ностях в развитии природы, общества, мыш­ления… 2.
То, что поучает, дает опыт, урок.

Могущество. Большая сила, власть, влия­ние.

Зоркость. Способность
быть проницатель­ным.

Чуткость. Способность
быть отзывчивым.

Желание. 1.
Влечение, стремление к осу­ществлению чего-н., обладанию чем-н. 2. Прось­ба,
пожелание.

Слово. 1. Единица языка… 2. Самая речь способность
говорить. 3. Разговор, беседа, что-н. сказанное. 4. Устное публицистическое
выступление. 5. Речь на какую-н. тему, повествование рассказ (устар. и высок.).
6. Право, позволение говорить публично. 7. Мнение, вывод; дости­жение в
какой-н. области. 8. То же, что обе­щание. 9. Текст к музыкальному
произведению.

Созидание. Творческий
труд.

Словарные значения лексем способствуют актуализации
авторских смыслов, включенных в структуру соответствующих текстовых кон­цептов.
Сакральность единиц индивидуального сознания, выраженных данными словесными
знаками, репрезентирована графически: анали­зируемые речевые единицы пишутся с
заглавной буквы. Вместе с тем полная авторская экспликация концептосферы «Бог»
находит свое воплощение в дискурсной продукции, т.е. в тексте «Слова тридцать
восьмого».

Для адекватного истолкования концептосферы Абая с ядерным
компонентом «Бог» считаем необходимым выявить параллели между дискурсом
казахского мыслителя и дискурсом Аврелия Августина. Европейский философ писал:

«Неужели всем, у кого внешние чувства здоровы, не видна
эта красота? Почему не всем говорить она об одном и том же? Животные, и
крохотные и огромные, видят ее, но не могут ее спросить: над чувствами вестниками
не поставлено у них судьи — обсуждающего разума. Люди же могут спросить, чтобы
«невидимое Божие через творения было понятно и узрено [Рим: 1:20] Привязавшись,
однако, к миру соз­данному, они подчиняются ему, а подчинившись, уже не могут
рассуждать. Мир же созданный отвечает на вопросы только рассуждающим: он не
изменяет своего голоса, то есть своей красоты, и не является в разном облике
тому, кто только его видит, и тому, кто видит и спрашивает, являясь, однако, в
одинаковом виде обоим, он нем перед одним и говорит другому… Бог же твой еще
больше для тебя: Он Жизнь жизни твоей» [6, 232-233].

Отметим, прежде всего, что Абай (в соответствии с
философской терминологией Августина) – личность     «рассуждающая», «спрашивающая»,
находящаяся в постоянном диалоге с Создателем, тот, кому «невидимое Божие через
творение было понятно и узрено». Не менее важным представляется наличие
ментальных изоглосс в речемыслительной деятельности Абая и Августина на уровне
сходств и совпадений в концептосфере двух великих мыслителей. По
существу и тот и другой актуализируют одни и те же ключевые словесные знаки при
экспликации образа Всевышнего. Обращаем внимание на то, что конкретизация
божественного лика, или внешних   его   проявлений,
очертаний   у  обоих философов включает в качестве
доминанты-экспликатора «базисное ключевое слово»
Жизнь. Сравните у Августина: «Он Жизнь жизни твоей». В целом схема истолкования
данных речемыслительных единиц соответствует наблюдениям Н.А.Кузьминой, которая
пишет: «Извлеченный из долговременной па­мяти свернутый знак (образ-схема)
перекоди­руется в единицу мышления, которая, как известно, предикативна. Единый
образ («едино-раздельная сущность», по А.Ф.Лосеву) рас­щепляется
на два компонента, один из которых выступает как данное, определяемое, тема,
другой — как новое, определяющее, рема». [7, 195-196]. Согласно этой схеме
данным, опре­деляемым, темой (областью-целью в соот­ветствии с теорией
концептуальной метафоры) является ментальная единица «Бог», а новым,
определяющим, ремой (областью-источником) представляется концептуальная,
фреймовая семантика отмеченных выше лексем. Наиболее объемный смысл,
эксплицирующий единый образ «Бога» в дискурсе как Абая, так и Августина,
порождается семантикой лексемы «жизнь». Жизнь как ведущее «новое», «определяющее»,
«рема», «область-источник», или как конкретное знание, получаемое че­ловеком в процессе взаимодействия с действи­тельностью,
репрезентирует метафорическую модель Бог — Жизнь, где второй компонент
(означающее) выступает в образной форме и представляет собой обобщающий концепт
— фрейм, включающий в свою структуру все отмеченные выше кванты смысла,
представ­ленные в словарном значении соответствующей лексемы. В качестве
концепта — образа с ге­нерализирующим эксплицирующим смыслом Жизнь может определяться
как обобщающая метафорическая единица сознания, которая репрезентирует в
дискурсе обоих мысли­телей сакральную структуру, символизи­рующую
«единораздельную сущность» в ее физическом и духовным проявлении.

Абай далее пишет: «Я же хочу повести речь о четырех ликах
— первые из них — Наука и Могущество, остальные является неотъемлемой составной
частью, дополняющей и объясняю­щей сущность этих двух. Отмечу еще одно из шести
ликов — Жизнь.

Мы говорим: Аллах есть, Аллах один, характеризуем и
воспринимаем его, как Могущество Науки. (…)

Отсюда следует — благодаря Науке и Могу­ществу находят единение все восемь
ликов Аллаха».

Французский культуролог Этьен Жильсон говорил о
речемыслительной деятельности Августина следующее: «Читая Августина, часто не
знаешь, что же именно он делает, доказывает бытие Божие или обосновывает теорию
познания». На наш взгляд, данное наблюдение ученого можно перенести и на
философский дискурс Абая. Особенно ощутима отмеченная черта речемыслительной
деятель­ности казахского мыслителя в последнем рассуждении. Обосновывая бытие
Божие в качестве единораздельной сущности, Абай репрезентирует Науку и
Могущество, точнее Могущество Науки как опорное средство в познании реальной и
ирреальной действитель­ности, и самое главное — в самопознании человека.
Концепт «Могущество Науки» в дискурсе Абая соотносится прямо с концептом
«обсуждающий разум» Августина. При этом ядерная ментальная структура казахского
мыслителя в экспликации бытия Бога имеет явный метафорический смысл,
порождаемый речевым сочетанием и комбинацией языковых значений: большая сила,
власть, влияние (могущество); то, что поучает, дает опыт (наука). Текстовые
концепты — экспликаторы, актуализирующие в дискурсе Абая авторское истолкование
высокой духовности «Зоркость», «Чуткость», «Желание», «Созидание» сохра­няют
языковую семантику и выступают в качестве прямо характеризующих определи­телей
смысла. Метафорический смысл данных единиц авторского сознания порождается обоб­щающим
концептом-образом «светлейшие лики Аллаха».

Отдельного комментария требует концепт «Слово». Вспомним
начало Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и слово было у Бога, и слово
было Бог». Сравним у Абая: «Одним из свойств, присущих Желанию, является слово,
то есть речь. Разве Слово может обойтись без буквенных знаков и голоса? Только
слово Аллаха безнаково и безголосно».

На наш взгляд, можно вновь говорить в данном случае о
наличии ментальных изоглосс, т.е. о корреспонденции дискурса Абая с
христианским богословским дискурсом.. У казахского мыслителя Слово — один из
светлейших ликов Аллаха, божественное Слово — материально и
идеально, это — канал самопредставления Бога и канал представления человеку
разумному, находящемуся в диалоге с Всевышним, всех остальных проявлений —
ликов создателя.

Обобщая экспликацию концепта «Аллах», Абай пишет: «Все
эти свойства исходят от создателя, все вместе они олицетворяют единый и
неповторимый образ Аллаха».

Возвращаясь к идее концептуальной мета­форической
экспликации образа Всевышнего, мы утверждаем, что конкретное, очеловеченное
определение бытия Бога в дискурсе Абая получает развитие через использование се­мантики
мелиоративных текстовых концептов «Жизнь», «Наука», «Могущество», «Зоркость»,
«Чуткость», «Желание», «Слово», «Созидание». Данные речемыслительные единицы,
трансфор­мируясь в тексте «Тридцать восьмого слова», составляют
область-источник концептуальной метафоры, а область-целью является
концепт-образ «Аллах». Завершая наши наблюдения над особенностями эсиликации
концепта «Бог» («Аллах») в дискурсе Абая мы констатируем:

1.
Концептуальная   метафора   в
речемыс­лительной деятельности
казахского мыслителя выступает в качестве ядерного средства истол­кования    «единого
и    неповторимого    образа Аллаха».

2.   Дискурс Абая
прямо корреспондирует с дискурсом    Августина    на
уровне    наличия ментальных  изоглосс,
так  как  оба
мыслителя посредством
доказательства  бытия   Создателя обосновывают теорию познания.

ЛИТЕРАТУРА

1. Кодар А. Зов бытия. – Алматы:
Издательский дом «Таймас», 2006.

2. Кофанова Г.П. Концепт будущего
постглобализованного общества// Известия КГТУ, № 5, 2004. сайт
http:www.kgtu.ru.ma.

3. Абай.
Книга слов. Поэмы. – Алматы: Ел, 1993.

4.
Тодоров Ц. Грамматика повествовательного текста// Новое в зарубежной
лингвистике. Лингвистика текста. – М.: Наука, 1978. – вып. VIII.

5.    Дж.Лакофф.  М.Джонсон.
Метафоры,   которыми мы   живем:
пер.   с   англ.
/   Пол.   ред.
и   с   предисл. Л.Н.Баранова. – М., 2004.

6.     Аврелий Августин.Исповель. —
Санкт-Петербург: изд. «Азбука». 1999.

7.     Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в
процессах эволюции поэтического языка. — М.: Ком книга, 2000