Тысячи людей разных национальностей посещают столицу Казахстана, зеленую, как парк, с журчащими арыками, увенчанную снежными вершинами гор Алма-Ату. Если не всех, то громадное большинство наших го­стей поражает эта особенность города-сада. Один из лучших памятников города — бронзовая, стоящая на гра­ните статуя Абая Кунанбаева, созданная казахским скульптором X.Наурызбаевым. Памятник этот стоит в самом начале большого проспекта, носящего имя Абая.

Одно из лучших зданий с национальным барельефом и орнаментом на фронтоне — это театр оперы и балета имени Абая, где много лет не сходит со сцены опера А. Жубанова и Л. Хамиди «Абай». В алмаатинских кинотеатрах идет фильм «Песни Абая». «Приятно отме­тить, — писала газета «Правда», — что казахские актеры, играющие в этом фильме, успешно справились со своей задачей и показали себя зрелыми мастерами. В первую очередь нужно выделить народного артиста Казахской ССР К. Куанышпаева, создавшего простой, благородный и жизненный образ Абая».

Если гость попросит в любой библиотеке лучшую из казахских книг, ему непременно предложат четырехтом­ную эпопею Мухтара Ауэзова «Путь Абая»,-  автор ее удостоен Ленинской и Государственной премий, а книга издана на десятках языков в СССР и за рубежом. Нет ни одного казаха, кто не знал бы произведений Абая. Если иностранный гость удивится таким народным признанием Абая и любовью к нему, то ему объяснят: у каждого народа, создавшего свою национальную литературу, есть ее основоположник, корифей и гений — у русских  — Александр Сергеевич Пушкин, у украинцев — Тарас Шевченко, у белорусов — Янка Купала, у грузин — Шота Руставели, армян — Хачатур Абовян, у казахов — Абай Кунанбаев.

Абай — поэт, прозаик, философ и просветитель, ком­позитор и переводчик. Гениальный поэт Абай написал более двухсот стихотворений и три философско-моралистических поэмы, его перу принадлежат блестящие пере­воды на казахский язык отрывков пушкинского «Евгения Онегина», лермонтовских «Паруса», «Кинжала», «Вы­хожу один я на дорогу», «Даров Терека», отрывка из «Демона», более десяти крыловских басен. Он хорошо знал не только передовую русскую литературу, но и гу­манистическую поэзию Востока.

В совершенстве владея мастерством, накопленным устной народной поэзией казахов, Абай усовершенство­вал и обновил традиционное казахское стихосложение. Творившему в XIX веке Абаю принадлежит заслуга утверждения в казахской литературе метода критическо­го реализма. Благодаря ему получили права гражданства в казахской поэзии такие жанры, как философская поэма, сатирический памфлет, философская и граждан­ская лирика.

Многие свои стихи он положил на собственную музы­ку и они полетели по степям.

Абаем введено и навсегда узаконено в казахской поэзии около полутора десятков новых, неизвестных ранее форм стиха.

В прозе Абай выступил как создатель своеобразного, специфического жанра назиданий (гаклия), включаю­щих в себя элементы философских рассуждений, пламенной публицистики, благородных дидактических наставлений, — о них ниже будет сказано более по­дробно.

Абай Кунанбаев явился основоположником и создате­лем новой письменной казахской литературы, и многие его оригинальные произведения и переводы остаются не­превзойденными по мастерству. Среди казахов он был образованнейшим человеком своего времени.

Изучив арабский и персидский языки, он в подлинни­ках читал и изучал труды великих поэтов и ученых Во­стока — Авиценны, Саади, Фирдоуси, Хафиза, Навои, Низами; ему были знакомы воззрения древнегреческих философов Сократа, Платона и Аристотеля.

Особое влияние на Абая оказали в Семипалатинске, часто приезжая в его родной аул, друзья — русские ссыльные революционеры — Михаэлис, Долгополов и Гросс. Они приобщили его к сокровищам русской лите­ратуры — познакомили с Пушкиным, Лермонтовым, Го­голем, Л. Толстым, Салтыковым-Щедриным, а затем и с Белинским, Чернышевским,  Герценом, Добролюбовым.

Казахский народ, прозябавший в путах феодальной патриархальщины, в лице Абая обрел горячего сторон­ника идти вместе с великим русским народом, при­общиться к его прогрессивной культуре, пробиваться с русским трудовым народом к светлому будущему.

Абай был выразителем народных чаяний и надежд. Слово его не расходилось с делом. Выступая как третей­ский судья, Абай неизменно защищал интересы разорен­ных родов и аулов, разоблачал байские хитрости и происки. Степная беднота считала его неподкупным, мудрым и преданным народным заступником.

Могучую, высокоодаренную, духовно богатую фигуру Абая Кунанбаева прекрасно обрисовал в своей эпопее «Путь Абая» Мухтар Ауэзов.

«Абай был, есть и остается самым талантливым, са­мым народным и глубокочтимым у казахов поэтом, — го­ворит семидесятилетний поэт и фольклорист Утебай Турманжанов. — Неспроста утвердился обычай: девушка-казашка, выходя замуж, приносит в новую семью, как приданое, книгу Абая. Сохранились драгоценные ру­кописные книги Абая, принадлежащие когда-то невестам Уасиле, Асие, Рахиле». Как каждый русский школьник учится грамоте по стихам Пушкина, так маленький казах учится читать по стихам Абая.

Известно, что произведения великого казахского по­эта и мыслителя не были изданы книгой при его жизни. Лишь через пять лет после смерти — в 1909 году был издан сборник стихов в Петербурге. А его прозаические произведения «Гаклия» (назидания) или «Кара сөз» (слова в прозе) были впервые опубликованы лишь в советское время. Но тем не менее произведения Абая, как поэтические, так и прозаические, еще при жизни его по­лучили в казахской степи широкое распространение в рукописном виде и пользовались колоссальной популяр­ностью. Стихи переписывались, заучивались наизусть и передавались из уст в уста, летели на крыльях музыки, им же созданной, а прозаические произведения распро­странялись в рукописных списках, зачитывались или устно рассказывались частями и отрывками искусными рассказчиками-истолкователями. Сохранились два пись­менных варианта этих назиданий, мало чем отличающих­ся друг от друга.

Как определить жанр «Гаклия» или «Кара сөз» в творчестве Абая Кунанбаева? Мухтар Ауэзов, крупней­ший исследователь творчества Абая, писал: «Трудно на­звать жанр, к которому можно было бы отнести их. Здесь и философско-моралистические и общественно-публици­стические и изобличительно-сатирические высказывания поэта. Нося в целом характер то мирной, то иронически-желчной, то глубоко грустной, даже удрученной беседы со своим читателем, эти «сөз» («слова») прежде всего отличаются исключительно тщательной стилистической отделанностью».

Ауэзов прекрасно понимал, для кого и с какой целью писались Абаем его прозаические высказывания, состоя­щие из 45 «слов», которые содержат в себе как глубокие философские раздумья и размышления поэта о волную­щих его жизненных проблемах, так и его назидательные беседы-рассуждения, «адресованные к слушателю-собе­седнику в форме изустного обращения к нему с глазу на глаз». Исследователь считал, что слушателями-собесед­никами поэт имел в виду преимущественно людей стар­шего поколения, учитывал их невысокий культурный уровень, их мышление, особенность их мировосприятия, а потому и писал свои беседы-назидания своеобразным, доступным для них образным языком, насыщенным афо­ризмами и народными присловиями. Очевидцы свиде­тельствуют, что избранный Абаем жанр вполне достиг своей цели и пользовался у читателей и слушателей не меньшей популярностью, чем его доходчивые, покоряю­щие поэтические произведения. Это объясняется тем, что Абай в предельно простой, самобытной форме выражал в назиданиях те же мысли и идеи, те же чувства и наст­роения, что и в своих гениальных стихах. Вот как пред­ставлял он себе назначение поэта:

          Взглянет он зорче степного орла,

         Струны раздумья в душе теребя.

      Против невежества, против зла

       Он обращает свой гнев, скорбя,

                                                                      Люди словно его пронесут

                 Близким и дальним — из края в край.

         Суд справедливости, разума суд,

                                                                      Ты рассуди и ты покарай!

                                            (Перевод Л. Пеньковского)

Именно в такой гражданской роли видел и блестяще выполнял Абай свое назначение не только как поэт, но и как прозаик. Прав Ауэзов, утверждая, что Абай в своих прозаических обращениях к слушателю-собеседнику «становится часто гневным судьей или печальником наро­да, и в таких случаях часто его «сезь» превращаются в скорбную исповедь человека, обреченного на одиночество в мрачный век господства беспросветной тьмы». Как «гневный судья» Абай неустанно обличал социальные пороки, зло и несправедливость во всем обществе и в отдельных людях и их взаимоотношениях, и как «печаль­ник народа» горько сетовал на отсталость и невежество, на дрязги и раздоры, которые, по убеждению поэта, обре­кали народ на угнетенное и униженное положение. Обли­чая и осуждая в своем творчестве все, что вредно народу, что мешает прогрессу и просвещению его, Абаю хотелось верить в силу воздействия своего слова и как просветителю надеяться, что с помощью этого слова устраняются отрицательные явления в жизни. В этом от­ношении он имел много общего с русским поэтом Не­красовым. Но тогдашняя действительность не могла при­нести ему утешения. Она приносила поэту и просветителю одни огорчения и разочарования. Однако, отказавшись от всех других форм борьбы за свой демократический, гуманистический и нравственный идеал, Абай не мог от­казаться от своего высокого призвания — поэтического и философско-публицистического слова. Более того, он все­мерно развивал и укреплял его. 90-е годы XIX века, когда уже пожилой поэт писал свои прозаические «Гаклии», оказались самым плодотворным периодом всего его твор­ческого пути. Уже в первом «слове» «Гаклии» или «Кара сөз» — мы читаем: «Но вот, когда уже виден конец пути, когда обессилел и устал душой, я убеждаюсь в бесплод­ности своих благих стремлений, в суетности и бренности человеческой жизни.

И терзает мысль: чему посвятить остаток дней своих? Чем заняться?» В ответ на этот мучительный вопрос он, перебирая варианты, рассуждает так: может быть, «по­пытаться облегчить страдания народа», «умножить ста­да», «постигать науки и дальше», «посвятить себя богу», «заняться воспитанием детей» и с огорчением находит все это уже невозможным, нереальным для себя. И что же? «Наконец решил, — пишет он,- возьму в спутники бумагу и чернила и стану записывать все свои мысли. Может быть, кому-то придется по душе какое-нибудь мое слово и он перепишет его для себя или просто запомнит… На этом я остановился, и нет у меня иного занятия, чем письмо».

Потребовалось после этого первого вступительного «слова» еще девять долгих лет Абаю, чтобы написать за это время все сорок пять «слов» своих бесед, размышле­ний и рассуждений и выразить в них все свои сокровен­ные, выстраданные думы, чаяния и скорбные жалобы на своих, глухих к провидческому голосу поэта, современ­ников.

Обращаясь к содержанию прозаических «слов» Абая, нетрудно установить их идейно-тематическое сходство с его большим поэтическим циклом этих лет. Разница, ра­зумеется, есть, но не в содержании, а в форме выраже­ния, обусловленной жанровым различием и, может быть, еще в разной степени остроты критики социальных противоречий и морально-нравственных устоев феодаль­но-патриархальных отношений. Критика во вдохновенных поэтических произведениях Абая гораздо острее, обоб­щенней, целенаправленней и весомее, чем в прозаических «Гаклиях». Некоторая смягченность тона бичевания по­роков в этих «Гаклиях» в сравнении с яростным негодо­ванием и страстным возмущением, что имеет место в стихах, видимо, объясняется тем, что Абай свои беседы адресовал, как уже отмечалось, определенному кругу слушателей — людям старшего поколения и тем, кого поэт, очевидно, считал своими ближайшими единомыш­ленниками или последователями. Вероятно, поэтому Абай обращался к ним с некоторым доверием и уваже­нием, делился с ними своими мыслями, тогда как в поэзии он непосредственно и безоглядно разоблачал носителей зла и стрелы своей критики направлял прямо к ним.

К тому же представляется, что Абай во многих своих прозаических назиданиях как бы комментирует, расшиф­ровывает с доступными пояснениями те глубокие фило­софские мысли, которые красочно, метафорически выра­жены сложными поэтическими образами в своих стихах. Сама природа поэзии эмоциональней, воодушевленней природы прозы. Разберемся подробней в прозе Абая.

По своей фактуре и характеру «слова» Абая не оди­наковы, не одноразмерны, не однородны. Так, например, тридцать восьмое «слово» резко отличается от остальных «слов» тем, что оно объемом в пятнадцать-двадцать раз превышает обычный объем других его «слов» и является, в сущности говоря, пространным философским трактатом о религии, науке, этике. Несколько выделяется из других «слов» и двадцать седьмое «слово», композиционно яв­ляющееся диалогом Сократа с его учеником на тему о том, какими высокими качествами наделил бог человека в отличие от животных и каким «вечным должником» бога является человек вследствие того, что он «удостоен его любви». Несколько особняком стоит также тридцать седьмое «слово». Оно является по-существу дела сцеп­лением 23 афоризмов, не имеющих прямой связи с основ­ной тематикой бесед-размышлений, выраженных в дру­гих «словах». Количество афоризмов, реалий и крылатых слов, созданных Абаем и рассеянных по его страницам, велико.

Если условно выделить три вышеназванных «слова», как по объему так и по тематике, да и по стилю отличаю­щиеся от других, то остальные 42 «слова» можно, пожа­луй, отнести по классификации исследователя прозы Абая X. Суюншалиева к нескольким основным темам. Первой тематической группой будут «слова» об общест­венном строе, об административном управлении. К этой группе относятся назидания «третье», «восьмое», «два­дцать второе», «тридцать девятое», «сорок первое», «со­рок второе». Правда, здесь частично затрагиваются и другие темы, но основной проблемой рассуждений явля­ются все же мысли, связанные с формой правления в сте­пи. Как известно, во второй половине XIX века, когда жил и творил Абай, в казахских степях повсеместно был установлен институт волостных правителей, периодиче­ски избираемых на три года. Как и в поэзии, в своих бе­седах-рассуждениях, особенно в перечисленных выше «словах», Абай с презрением и явным осуждением гово­рит о волостных правителях и биях, сидящих на шее на­рода.

«Волостные правители добивались своего положения хитростью и коварством, — гневно пишет он в «третьем слове», — и поддерживали неправых, ибо с подобными себе лучше дружить, чем враждовать, хитрость беспре­дельна — не определить, кто кого обманет завтра».

«Бий и волостной глухи, — иронизирует он в «восьмом слове», — они считают себя верхом совершенства и уве­рены, что вправе учить людей. И, конечно, бию и волост­ному тут на руку их власть».

«Можно бы почитать биев и волостных правителей,- разоблачает он в «двадцать втором слове», но они получили власть не от бога. Они купили ее или выпроси­ли. Как после этого заставишь себя склонить голову перед такими?»

Абай не только не склонял голову перед власть иму­щими, а всячески уличал их в злодеяниях и мошенниче­ских проделках. Он клеймил позором ложь, обман и сплетни, разжигавшие ссоры и дрязги. Он выводил на свежую воду тех, кто культивировал взятки, воровство, подкуп и подхалимство. Он подвергал все это беспощад­ной критике и имел все основания сделать печальное признание: «Я вижу, как в этой сутолоке мой народ мель­чает с каждым годом и становится все более безнрав­ственным. Тяжело смотреть на него». Причину этого Абай видел в империалистической политике самодер­жавия: «Разделяй и властвуй».

Абай прекрасно понимал, что колонизаторская поли­тика царизма — бич для бедняков, для трудового люда. Он особенно болел за тех, кто не мог в силу своей бед­ности обучать своих детей, в чем прямо обвинял эксплу­ататорскую верхушку степей. В «восьмом слове» с герценовской страстностью написано: «Как будешь до­саждать им (беднякам — М. К.) необходимостью овладе­вать знаниями, когда они видят великий пример дурости волостных, биев, богачей? Ведь бедняку и без того хва­тает печали и горя, с которыми не знакомы эти про­хвосты».

Видимо, допуская, что царская власть может пойти на улучшение системы волостного и бийско-судейского правления, Абай предлагал, как и Чокан Валиханов до него, проект реформы выборов волостных правителей и биев. Он хотел, чтобы волостной правитель являлся че­ловеком по-русски образованным, избирался народом на долгий срок и защищал интересы народа, обеспечивал его производительный полезный труд, укреплял ремесла, внедрял просвещение и охранял спокойную дружную жизнь. Вместе с тем Абай считал необходимым отменить царское положение об избирании следователей и судей по-прежнему из родовых биев, так как они, дескать, не могут справедливо решать споры и тяжбы; взамен он предлагал установить институт третейских судей для ве­дения следствия перед народом, что разительно совпа­дало с тем, что когда-то предлагал Герцен в книге «Былое и думы». Не отрицая прогрессивности предла­гаемой реформы Абая, как реформы, в целом отражаю­щей его демократическую, просветительскую позицию, Ауэзов отмечает в то же время один существенный не­достаток, заключающийся в том, что Абай, как до него и Чокан Валиханов, предлагал избирать судей на по­жизненный срок. В этом сказалась историческая ограниченность просветительско-демократического мировоззре­ния обоих казахских деятелей.

Следующая тематическая группа прозаических слов состоит из рассуждений и наставлений Абая об образо­вании, усвоении знаний и воспитании. Пожалуй, это была самая животрепещущая из всех проблем, волновав­ших Абая. О ней так или иначе толкуется почти во всех его «словах». Красной нитью, лейтмотивом эта проблема проходит в десяти его «словах»: «втором», «восьмом», «десятом», «семнадцатом», «восемнадцатом», «двадцать пятом», «тридцать втором», «тридцать третьем», «три­дцать седьмом», «тридцать восьмом», «сорок третьем». Всюду взволнованная, горячая речь идет об отсталости казахского народа в экономической жизни, в образова­нии, в науке и культуре. В наличии этого народного горя Абай гневно обвинял «сильных мира сего»: царских чи­новников, волостных правителей, баев и биев, а также всех тупых, невежественных, раболепствующих и пре­смыкающихся перед ними людей. Беспощадно бичуя все, что держит народ в беспросветной тьме и тормозит про­гресс и просвещение, Абай всеми силами доказывал необходимость знания науки и культуры казахам, чтобы стать вровень с другими передовыми народами. Свое «второе слово» Абай целиком посвятил сравнению куль­турно-экономического уровня казахов с соседними наро­дами — узбеками, татарами и особенно русскими и на­ходил, что эти народы стоят гораздо выше казахов. «Двадцать пятое слово» — это страстная пропаганда русской культуры, русской науки, необходимейших для просвещения казахского народа. «Русская наука и куль­тура,- убеждал он,- ключ к осмыслению мира, и, при­обретая его, можно бы намного облегчить жизнь нашего народа. Например, мы познали бы разные и в то же время честные способы добывания средств к жизни и на­ставляли бы на этот путь детей; смогли бы защищать аулы от несправедливых царских законов; успешнее бо­ролись бы за равноправное положение нашего народа среди великих народов земли». Ведь это — целая про­грамма, взгляд на многие десятилетия вперед, пророче­ство. По убеждению Абая русская наука и культура не только ключ к осмыслению мира, но и верное средство защиты степных аулов от несправедливых царских зако­нов и борьбы за равноправное положение народа.

Что же нужно для того, чтобы овладеть этим золотым ключом, этим вернейшим средством? Абай убежденно давал исчерпывающий ответ на этот вопрос. «Нужно овладеть русским языком,- открывал он глаза своему народу. — У русского народа разум и богатство, развитая наука и высокая культура. Изучение русского языка, уче­ба в русских школах, овладение русской наукой помогут нам перенять все лучшие качества этого народа, ибо он раньше других разгадал тайны природы, и избежать его пороков. Знать русский язык — значит открыть глаза на мир».

Трудно переоценить прогрессивное значение этой программы для просвещения казахского народа, для его исторически-слагавшейся дружбы с великим русским на­родом и приобщения казахов к русской культуре. При этом Абай четко различал прогрессивную русскую куль­туру от рабской, чиновничьей, бюрократической службы сатрапов и мракобесов самодержавия, когда в своем известном стихотворении с горечью писал:

     Для немногих только есть

 И Толстой и Салтыков,

       Кто добыть хотел бы честь

         Стать юристом, толмачом, —

                                                           Мысли мелкие у них.

                                                           Нет, меня не укорит

         Мудрый за мой резкий стих!

                              (Перевод К. Липскерова)

 

В этом духе поэт высказывался и в своей прозе. Он призывал учить русский язык, осваивать русскую науку и культуру для того, чтобы употребить их на пользу род­ному народу, а не во вред ему. «Больно от того,- горевал Абай в «двадцать пятом слове»,- что казахи, обучившие своих детей по-русски, норовят при помощи их знаний поживиться за счет своих же соплеменников».

Образованию, знанию, науке Абай, как великий про­светитель, придавал первостепенное, решающее значе­ние. В сравнении с ними религиозные обряды он ни во что неставил. Он критиковал тех родителей, которые, имея возможность учить детей, не учат их или же не так и не тому учат, попусту растрачивают свое богатство. «Но я не встречал еще человека, — уверял он,- который, под­лостью разбогатев, нашел бы потом достойное примене­ние своему состоянию».

Такая резкая социально-изобличительная критика оборачивалась следующим советом: «Используйте же его (богатство — М. К.) для получения знаний. Не способны сами, так пусть это сделают ваши сыновья, ибо без науки нет жизни ни на том, ни на этом свете. Без нее ничего не стоят ни молитвы ваши, ни посты, ни поломничества» («Десятое слово»). Отсюда ясно, как чрезвычайно высо­ко ценил Абай значение образования и науки, и как мало значили для него формальные религиозные убеждения и обряды.

Вопросу — как и для чего приобретать знания, овла­девать наукой, целиком посвящено его «тридцать второе слово», в котором выражены глубокие и оригинальные мысли, доказывающие плодотворную силу любви к нау­ке, жажду познания, и ни с чем не сравнимую цену труда и поисков, а также безмерность наслаждения, полу­чаемые при этом. Воспитание в детях благородных чело­веческих качеств Абай также связывал с обучением, с образованием, с живым интересом к науке. Так свое про­странное рассуждение о жизни и о человеке, составившее содержание самого большого по объему «Тридцать вось­мого слова», Абай начал с обращения к детям, вложив в него самое теплое, сокровенное чувство. В нем и лю­бовь, и надежда, и наставления молодому поколению. «О дети, утешение моего сердца! Все, что я написал о человеческом характере и жизни, оставляю вам на па­мять. Прочтите эти строки без равнодушия, и вы проник­нетесь ко мне любовью. Стремление к истине и постиже­ние ее рождаются высоким сознанием; сознание же человека определяется его человечностью, умом и инте­ресом к науке».

Примечательно, что последнее «Сорок пятое слово» Абай закончил словами: «Ученый и мыслитель — гор­дость человечества. Ими становятся те, у кого больше чувств и ума. Мы не придумываем науку, она появляется как результат наших ощущений, наблюдений и размыш­лений о созданном вокруг нас и организованном для нас мире». Здесь хотя и проглядывает некая лазейка для идеалистического представления о «созданном», «органи­зованном» кем-то для нас мире, но зато о науке сказано весомо, убедительно и вдохновенно.

Мысли об обучении детей, о воспитании в них лучших человеческих качеств занимали постоянно Абая-поэта, Абая-наставника, Абая-просветителя. Они, как семена в поле, разбросаны почти во всех его «Словах». Именно на детей, на юношество возлагал Абай свои надежды, думая о судьбе родного народа. «Надо добиться, — увлеченно писал он в «сорок первом слове»,- чтобы народ дал средства, необходимые для учебы детей и их содержания. И вот тогда юноши и девушки обогатят себя знаниями, а их состарившиеся отцы уже перестанут повелевать степью. Может быть, тогда казахи и выправят свое неза­видное положение».

А в «Двадцать пятом слове» мы читаем прямой и го­рячий призыв Абая-педагога к родителям: «Не торопись женить и выделить сына в отдельную семью, а обучи его сперва в русской школе. Пожертвуй всем своим имуще­ством, если это требуется для учебы. Ничего нельзя жа­леть ради того, чтобы из сына вышел человек. Не будет успокоения тебе, если сын останется невеждой, не будет счастлив он сам, и не будет от него блага народу».

Абай, как просветитель, глубоко верил в благотвор­ную силу воспитания и, наряду с осуждением амораль­ных, безнравственных поступков и других пороков у людей, все время наставлял своих слушателей-собесед­ников на путь праведный, на то, чтобы каждый исправ­лял свои недостатки и недостатка своих детей. «Будь моя власть, я бы отрезал язык тому, кто утверждает, что че­ловек неисправим»,- с глубокой убежденностью писал он в «тридцать седьмом слове».

В исправлении человека, в воспитании у него лучших морально-нравственных качеств путем беспощадной кри­тики зла и несправедливости с целью преодоления всех отрицательных черт и свойств человеческого характера и поведения Абай-просветитель видел одну из своих основных задач. У него было много родственного со взглядами представителей русской передовой просвети­тельско-демократической мысли. Из данных биографии Абая известно, что русские ссыльные революционеры, дружа с ним, открыли ему не только творчество русских классиков, но и революционно-демократические глубины мышления Белинского, Добролюбова, Чернышевского. Переведя на казахский язык русских классиков, Абай смело ставил в пример для подражания казахской моло­дежи Льва Толстого и Салтыкова-Щедрина.

Гуманизм и просветительство Абая питались духов­ной пищей Белинского и Чернышевского. В прозе Абая чувствуется не только изящество стиля Герцена, но и его смелый полет мысли. Но незрелость исторических усло­вий казахского общества, еще не преодолевшего средне­вековую отсталость, не давала возможности Абаю под­няться до высокого революционно-демократического уровня мировоззрения Чернышевского и Добролюбова. Этим, собственно, и объясняется некоторая ограничен­ность концепции просветительства, демократично­сти и гуманизма Абая в сравнении с его русскими учи­телями.

Как и в поэзии, в прозе Абая большое место занимает тема труда. Многие пороки и недостатки современников, подвергаемые Абаем критике и осмеянию, такие, напри­мер, как невежество, разгильдяйство, сутяжничество, интриги, сплетни, кляузы, клевета, лень, воровство и другие являются, по его глубокому убеждению, прямым результатом безделья, отлыниванья от труда, игнориро­вания ремесла и других полезных для жизни занятий как у отдельных людей, так и у аульной среды. Со всей пря­мотой и остротой подчеркнуты эти моменты в «Сорок втором», «Сорок третьем» назиданиях.

«Пристрастие казаха к дурному объясняется бездель­ем. Если бы он занимался хлебопашеством или торгов­лей, у него не оставалось бы и мало-мальски свободного времени на глупости», — так начинается «Сорок второе слово». Далее автор вразумительно рисует картину и плоды этого безделья. Он считает, что «безделье же пре­вратило казаха в бродягу. Выпросив у кого-нибудь на время лошаденку, он скитается из одного аула в другой, чтобы жить на дармовщину, или собирает сплетни, ста­раясь вовлечь людей в интригу и рассорить их, или же сам вместе с подобными себе строит другим козни. Че­стный труженик посчитал бы такую жизнь собачьей».

Отсюда и страстный призыв Абая к честному труду, к ведению хозяйства, к овладению ремеслом, к занятию земледелием, скотоводством. Вот зачин «Тридцать треть­его» назидания: «Чтобы жить в достатке, надо учиться ремеслу. Ремесленника, который трудится в поте лица и продает то, что сделал своими руками, можно считать лучшим из казахов».

Философски осмысливал Абай высокую роль и значе­ние труда в жизни человечества, в его историческом раз­витии; причину прогресса, успехов и достижений в обла­сти экономики и культуры он видел в честном труде ради блага человека, народа и родины. «Ум и знания являются плодами трудовой деятельности человека», — писал он в «Сорок третьем слове». Однако и тут исторически-обусловленная ограниченность просветительско-демократического воззрения казахского мыслителя не позволила ему подняться до понимания классового характера во­проса о труде, — труде свободном, раскованном, творче­ском и труде эксплуатируемом, подневольном. Абай как бы подчеркивал, ждал проблесков социальной зари, но не дожил до рассвета, до солнечного восхода ленинскичистой, эпохальной мысли.

Вместе с тем следует отметить, что гуманист Абай, резко бичуя своих современников за антиобщественные, аморальные поступки, за безнравственное поведение, винил во многом местных волостных правителей и биев, которые не только не прислушиваются к добрым советам и наставлениям, но и активно разжигают низменные страсти, а также осуждал богачей, которые считают, что «все можно купить за скот», что «честь, бесчестье, разум, наука, вера, народ для них не дороже скота». К числу тех, кого осуждает гражданское сознание истинного гу­маниста, им были отнесены воры, злодеи, мошенники. Исключение при этом делалось только бедняку, о кото­ром Абай писал с сочувствием: «Ведь бедняку и без того хватает печали и горя, с которыми не знакомы эти про­хвосты».

Одной из пяти тем прозаических назиданий и настав­лений Абая являются вопросы, непосредственно связан­ные с религией. Будучи идеалистом по своим философ­ским воззрениям, он не смог подняться в этих вопросах до атеистических взглядов. Более того. В своих нраво­учениях «он ссылается иногда на моралистические догмы ислама. Но при этом каждый раз апологетику ислама он истолковывает в духе рационалистической морали» (М. Ауэзов). Что же касается его отношения к служите­лям ислама — муллам, хазретам, ишанам и т. д., то оно у него было сугубо критическим, даже саркастическим. «Теперешние муллы не терпят ученых, — писал Абай в «Тридцать восьмом слове»,- это выдает невежество свя­щеннослужителей, склонность их к низменным вещам… для достижения своей цели они используют любое сред­ство. Обманом и хвастовством сбивают с толку людей. Вот и судите: какая от них польза людям. Нет, муллы превратились в недоброжелателей своего народа».

Мы вкратце коснулись лишь пяти основных тем, во­круг которых Абай Кунанбаев развернул в своей специ­фической дидактической прозе широкое поле для много­образных философских, публицистических рассуждений, размышлений и наставлений по множеству жизненных проблем, волновавших его и выраженных как в прозе, так и в поэзии. Постановка этих проблем характеризует поэта как око и голос народа, душой любящего свой на­род и болеющего, видя его горькую судьбу. Глядя на то, как великий поэт-гуманист, просветитель и сатирик беспощадно бичевал все уродливое и безобразное в жизни, в семье и обществе, может создастся впечатление, что Абай презирал казахов, так как он часто с критикой недостат­ков адресовался непосредственно к казахам. Но такое суждение было бы неверным. Абай разграничивал эксплуататорскую верхушку и бедноту. Все острие своей критики он направлял на тех, кто сидел на шее народа, а о бедном трудовом народе он неизменно писал с сочув­ствием и любовью. Весьма характерно его собственное признание: «А если бы не любил, то не разговаривал бы с сородичами, не советовался, не доверял бы им свои со­кровенные мысли». Но это вовсе не значит, что Абай был ограниченным националистом и любил только свой на­род. Нет! Он выступал за искреннюю дружбу казахов с другими народами, за то, чтобы родной казахский народ учился у передовых «великой цели, общей правде». И на этой позиции мыслитель выступал как предтеча интер­национализма и дружбы народов. Ясное проявление интернационализма и гуманизма выдающегося казахско­го поэта и мыслителя звучит в его словах: «Если чело­век, не отделяющий себя от народа, желает дружбы своего народа с другими, то уже это одно говорит о нем, как о сознательном и честном человеке».

В наставлениях и назиданиях Абая очень много горь­ких слов, обращенных к казахам, но все эти горькие сло­ва вызваны неизбывной любовью к родному народу, ко­торый он хотел видеть умным, честным, трудолюбивым, образованным, дружащим с другими народами, а все это вместе взятое и является счастьем, но не счастьем одного-двух избранников, а счастьем всего народа.

Абай и в стихах и в прозе был певцом добра, труда, свободы и дружбы между народами. Свидетельством этого является единственная прозаическая книга Абая «Гаклия». Она написана не только мудро, гуманистично и искренно, но и изящно.

Проза Абая — образец для прозаиков последующих поколений, и, верно, никто из них, даже лучшие казах­ские стилисты, не откажутся признать себя в какой-то степени учениками Абая.

Все написанное Абаем переведено на русский и мно­гие другие языки. Как правило, переводы на другие язы­ки осуществлены с русских переводов.

И тут надо со всей решительностью сказать, что поэ­зии Абая в переводе на русский не «повезло».

Поэт во всю свою мощь еще не заговорил по-русски.

Даже наиболее удачные переводы его стихов и поэм оставляют желать много лучшего. Они обеднены и обес­цвечены. С переводом прозы на русский язык дело об­стоит благополучнее.

Перевод Абая, осуществленный С. Санбаевым, добро­совестен, достоверен, изящен, сохранил не только букву, но и дух Абая и может быть отнесен к положительным образцам казахского переводческого искусства.

В мечтаньях о судьбах любимого им родного народа Абай Кунанбаев восклицал: «Неужели мы обречены на вечные страданья и отсталость? Или придут, наконец, для казахского народа чудесные дни, озаренные наукой, образованием?»

Эти чудесные дни пришли.

Весь ныне грамотный Казахстан, где каждый чет­вертый казахстанец — студент, говорит Абаю Кунанбаеву:

Здравствуй, Абай, наш предтеча и провозвестник, поэт и мыслитель! Провидческая мечта твоя стала явью.

Солнце из-за хребтов Алатау первыми лучами своими озаряет твое бронзовое изваяние, стоящее на вечном граните, на земле казахов, где живут в дружбе предста­вители народов более ста национальностей.

Всенародный поклон тебе!

Все мы читаем твою неумирающую поэзию и прозу, Абай.

Каратаев Мухамеджан. В семье единой. Проблемы, поиски,

портреты. – Алма-Ата: Жазушы, 1976.